Мечты

Джеромъ К. Джеромъ Мечты

У меня однажды былъ сонъ, странне котораго трудно себ представить. Мн приснилось, что я пришелъ въ театръ и что капельдинеръ отказался пропустить меня на мсто, если я не оставлю у него своихъ… ногъ!

Требованіе капельдинера нисколько не удивило меня (я такъ хорошо быль знакомъ съ театральными порядками, даже и наяву не удивился бы какимъ угодно чудовищнымъ комбинаціямъ этихъ порядковъ), но мн было очень досадно оставлять гд-нибудь на вшалк свои ноги, это, какъ хотите, даже и во сн крайне непріятная вещь.

Высказавъ капельдинеру, что мн не приходилось слышать о такомъ нелпомъ распоряженіи, какимъ является требованіе, чтобы постители театровъ оставляли свои ноги на вшалк вмст съ верхней одеждой, я добавилъ, что сочту свой долгомъ на другой же день возбудить объ этомъ вопросъ «Таймс».

Капельдинеръ отвтилъ, что лично онъ тутъ ни при чемъ, такъ какъ исполняетъ лишь то, что ему приказано дирекціей театра. Насколько ему извстно, это странное на первый взглядъ распоряженіе основано на постоянныхъ жалобахъ самихъ постителей на то, что имъ въ театр нельзя шагу сдлать безъ того, чтобы не наступить на чужія ноги, и некуда убирать свои. Первая жалоба исходила отъ вновь при прибывающихъ постителей, которымъ приходится пробираться къ своимъ мстамъ черезъ ноги явившихся пораньше; вторая жъ жалоба вносилась именно этими раньше пришедшими, обезпокоиваемыми новыми постителями. Въ виду этого дирекціи ничего больше не оставалось, какъ требовать отъ всхъ постителей оставлять ноги на вшалк.

Поразмысливъ, что всякіе дальнйшіе протесты съ моей стороны будутъ безполезны, я покорно слъ и позволилъ капельдинеру снять съ меня ноги.

До тхъ поръ я и не зналъ, что человческія ноги съемныя, и всегда считалъ ихъ прикрпленными къ туловищу наглухо. Однако капельдинеръ съ изумительнымъ проворствомъ отвинтилъ мн об ноги, при чемъ былъ настолько любезенъ, что показалъ мн, какъ длать эту операцію самому, безъ посторонней помощи. И опять-таки я вовсе не былъ удивленъ въ томъ смысл, чтобы найти это сверхъестественнымъ, а былъ только, такъ сказать, пріятно пораженъ новымъ открытіемъ.

Въ другой разъ мн снилось, что меня ведутъ вшать. Но и въ этомъ случа я не чувствовалъ удивленія; нисколько не были удивлены и вс окружавшіе меня родные, пріятели я просто знакомые. Вс они сгруппировались возл меня и съ самыми веселыми лицами желали мн пріятнаго пути. Казалось, предстоявшій мн трагическій конецъ считался ими въ числ самыхъ обыденныхъ явленій въ мір. А, можетъ-быть, они только притворялись такими веселыми, скрывая свое огорченіе со стойкостью древнихъ спартанцевъ. Вопросъ этотъ для меня до сихъ поръ остался открытымъ. Во всякомъ случа они были очень добры. Одинъ изъ моихъ дядей даже принесъ мн корзиночку съ сандвичами и бутылочку чего-то крпко спиртуознаго «для ободренія на эшафот», какъ онъ съ многозначительнымъ взглядомъ сообщилъ мн.

Вообще, во сн мы ничему не удивляемся, но все принимаемъ, какъ нчто совершенно естественное и обыденное. Удивляться научаютъ насъ наяву «близнецы-тюремщики смлой мысли» — Знаніе и Опытъ.

Встрчаясь въ произведеніяхъ романистовъ и драматурговъ съ людьми, преисполненными всякихъ лучшихъ чувствъ, мыслей и порывовъ, мы удивляемся, потому что Знаніе и Опытъ внушили намъ, что такого сорта люди чрезвычайно рдки, пожалуй, даже и совсмъ не существуютъ въ дйствительности. Въ границахъ той же трезвой дйствительности мои близкіе были бы крайне удивлены, если бы узнали, что я совершилъ такое преступленіе, за которое судъ нашелъ нужнымъ приговорить меня къ повшенію. Вдь Знаніе и Опытъ говорили имъ, что въ стран, гд силенъ законъ и полиція стоитъ на высот своей задачи, граждане обыкновенно съ полнымъ успхомъ могутъ противостоять всякаго рода искушеніямъ, ведущимъ къ уголовнымъ преступленіямъ.

Но область сновъ недоступна для близнецовъ Знанія и Опыта. Они остаются за предлами этой области вмст съ тмъ комочкомъ тяжелой, мертвой глины, часть которой составляютъ они сами, между тмъ какъ отршенная отъ ихъ надодливаго надзора смлая Мысль быстро проскальзываетъ сквозь темную калитку и свободно бродитъ по извилистымъ тропинкамъ во всхъ направленіяхъ перерзывающихъ «сады Персефоны».

Освободившись отъ стснительнаго убжденія бодрствующаго мозга, будто бы вн познаваемаго нашими вншними чувствами міра во всей вселенной ничего больше нтъ, нашъ духъ ничему не удивляется. Во сн мы летаемъ и нисколько не удивляемся этому; ходимъ совершенно голыми и не стыдимся. (Правда, вначал мы немножко опасаемся, какъ бы насъ не забрала полиція, но успокоиваемся, когда замчаемъ что стражи общественнаго порядка и нравственности на насъ и вниманія не обращаютъ, тоже, повидимому, не находя ничего зазорнаго въ нашемъ «райскомъ» костюм). Бесдуемъ съ нашими умершими родственниками и друзьями и упрекаемъ ихъ въ томъ, что они раньше не приходили къ намъ, но опять-таки нисколько не удивляемся тому, что они представляются намъ живыми, хотя мы и сознаемъ, что они давно умерли.