Мечты и думы

сказалось, что всему конец, дальше

двинуться некуда. Впереди было

нечто необъятно-великое, ужасающе

мрачное и белое. Все оно как бы

волновалось: это было целое море в

бурю, да и шумело-бушевало что-то

непрестанно в его глубине, а в то же

время оно было немо и бездыханно,

вовеки не подвигнется. Но всякий раз,

как обращались на него взоры, так и испуг

охватывал: а что как захлынут все эти

громады мертвых волн.

Да, это была совсем, совсем мертвая,

но неодолимая мощь. Она угнетала взоры,

леденила жизнь в груди.

Эти пласты льдов — такие неживые и,

как наваждение, одолевающие душу.

Голубые и зеленые тени лукаво,

зло играют по нижним отрезкам,

мелко расколотым, точно истолченным.

Прозрачным цветным стеклом искрятся

и отливают они. О, как они безжизненны

и злы…

Вот, наконец, твердыня, где грызут

во мраке цепи навеки оцепенелые

титаны, вот обитель бессмертного Кащея.

Над этим миром — дымные облака:

свет убит, движение стало.

В воздухе — серый, ясный, холодный

полдень. Он ложится свинцом на грудь.

Веrпеr Oberland

ДЕНЬ ЮГА

I

Свет его — это как бы лунный свет,

только пышащнй зноем, в огне.

Как лунный свет, он — серебристый, как

лунный свет, замлевший, бездыханный,

и ежеминутно готов дрогнуть и вскипеть

жизнью. И при луне, и в южном дне все

замрет в таком лихорадочном ожидании.

II. В МАНЕРНОМ ПАРКЕ-ПАЛАЦЦО

С гладких каменных помостов

открываются внизу столь же

гладкие, яркие и темные поверхности

иззелена-лазурных вод. Камни набережных

тонут в них, ничем не огражденные.

Обширные ступени с роскошными

балюстрадами смело нисходят и

обрываются в воды. А набережными

с балюстрадами этими резко, в свою

очередь, очерчиваются и пресекаются

струп вод; влага разбивается об их

квадратные устои и острые углы,

и торжественно закругляются над

перилами, по углам гладких лестниц,

лепные вазы и кошницы.

По хрустящим под ногой,

утоптанным аллейкам мягко

скользят вниз ступени из неплотного

старинного камня.

Змейками перебегают по ним тонкие,

бледные от зноя тени.

Там, над выложенными камнем

берегами, свесились совсем

золотисто-зеленые под

солнцем пучки кустов. Сверху, со стороны

над ними подняли свои завитые и прямые

головы кипарисы. Строги и роскошны они,

недвижны и незыблемы в невозмутимой

лазури воздуха.

Жизнь их — в этом блистательном

и застывшем небе — вольна и горделива.

Непостижима ее стройность и

пышность. И воздух проникает ее,

торжественно немой и знойный.

А жизнь жеманного и чопорного

сада вся распалена, каждый камень

его ступенчатых террас и каждая

песчинка его дорожек горючи, порою

до жгучести. Всюду доступ легок, по гладким

аллейкам и сквозь листву редких, зарастающих

промежутки между ними дерев и кустиков—

едкому солнцу, отовсюду легко ему

прокрасться. Как-

то насмешливо торчат вдоль дорожек,

в своей чинности и

прибранностн, диковинные деревца и

кустики. А там тянутся сквозные ходы и

своды оранжерей, там дышится

сырой садовой землей, туфом и

мелким гравием — ив них зловещая

сырость и чинная строгость склепа.

Старинный камень террас, ворот,

ступенек — чернеет вдалеке, точно

потрескался и обуглился он от палящего

солнца.

Закоулок былого быта — нарядного,

тощего к изощренного — ныне он печален и

мертв в блеске дня. А жгучая

лазурь нависла над ним, объемлет

отовсюду. И точеные очерки берегов

и террас замерли, как в завороженном сне.

Чудится, что в блесках света мелькают,

роятся и щекотят, как пылинки, мелкие,

но ядовитые мошки. И недобрая усмешка —

у высоко торжествующего, всепроницающего

солнца.

III

Из глубин своих распаленные

Небеса льют пламени ток.

Волны — солнцем все опыленные,

Как блестящей пылью — цветок.

По земле же бьются, сбегаются

Стан ярких теней, лучей.

Перед светом тьма содрогается:

Грозен свет, грознее ночей.

Лучезарный день, день неведомый —

Стоном в воздухе он стоит.

С ним летим к великим победам мы:

Что же нам еще предстоит?

16 июля 1898

Lago Maggiore

(Pallanza)

ЗАСУХА

Нет удержу ветру из степи,

Из края сыпучих песков.

Вблизи все так пусто, как в склепе:

Лишь даль, лишь гряды облаков.

Последние Руси оплоты…

Чу, близится вражий обоз!

А нам не уйти от дремоты —

Так больно в нас солнце впилось.

Ах, полдень, безмерный и рьяный,

Ползет, разевая свой зев.

Стремится в далекие страны

Бессильно-тревожный напев.

Август 1898

Рязань

ЭПИГРАММА

Ивану Б-у

Не сравню тебя с горным потоком:

Я сравню тебя с горным ручьем,

Что журчит в раздумьи глубоком,

Чист и тих в раздумьи своем.

А подчас он пустится скоком…

И тогда с тобою мы пьем

(А, бывало, друг друга бьем).

И все тот же ты перед роком:

Ты поешь пред ним соловьем.

ДО И ПОСЛЕ

За что люблю я с детства жизнь и землю?

За то, что все в ней тайной веселит.

За то, что всюду вещему я внемлю —

Ничто не дарует, но все сулит.

Когда, крутым крушеньем удрученный

В погоне за надменною мечтой,

Спущуся в сумрак жизни обыденной,

Вниз по ступеням лестницы витой, —

В безвестной тишине я буду весел,

Скользнув в укромно-милую мне клеть:

Косящата окна я не завесил,

И думно буду духом я светлеть.

Видны мне из окна небес просторы,

Волнистая вся область облаков —

Уводы млечные, седые горы

И тающие глыбы ледников.

И, рассевая ласковые пены,

Как целой тверди безмятежный взор,

Сияют во красе своей нетленной