Мечты сбываются

Уже самим фактом связи с иноверцем, не освященной ни крестом, ни даже завитками арабской вязи на брачном договоре-кебине, молодая женщина снискала суровое осуждение своих сородичей. А переходом на азербайджанскую сцену она вконец опозорила себя в глазах буржуазно-мещанской, националистически настроенной части армянской театральной публики, усмотревшей в поступке молодой актрисы армянки оскорбление и измену.

Не снискала Юлия Минасян благодарности, уважения и у буржуазно-мещанских зрителей азербайджанцев, увидевших в ней лишь дерзкую чужачку, нарушившую обычай их театра. И только в рабочих районах, где появление на азербайджанской сцене актрисы любой национальности рассматривалось как прогрессивный культурный акт, — только здесь чувствовала себя молодая женщина вознагражденной за все испытания. Мало-помалу самоотверженным служением чужой, но ставшей для нее родной сцене она завоевала всеобщее уважение и любовь. Ее признали «своей» и стали именовать на новый лад: Юлия-ханум.

Славное прошлое Юлии-ханум известно всем в театре, хотя сама она говорит о нем очень мало. Знают о нем и бывшие техникумцы, чьи уши и глаза жадно впитывают все, касающееся жизни актеров старшего поколения.

Знает о нем, конечно, и Баджи. Вот почему, проходя через актерское фойе и видя Юлию-ханум, одиноко сидящую в кресле с книгой в руке, она замедляет шаг и с особой почтительностью и дружелюбием здоровается:

— Добрый день, Юлия-ханум!

— Добрый день, Баджи, добрый день! — отвечает Юлия-ханум, отрываясь от книги.

Они не сразу находят общий язык — знакомство их совсем недавнее, — к тому же дает себя знать разница в возрасте и положении.

Поймав любопытный взгляд Баджи, брошенный на книгу, Юлия-ханум любезно протягивает ее Баджи.

— Станиславский, «Моя жизнь в искусстве», — читает Баджи.

С именем Станиславского как режиссера Баджи познакомилась в стенах техникума. Теперь, в повседневной работе, ей нередко приходится следовать его взглядам на мастерство актера. Слышала она и о его личной жизни от Виктора Ивановича, который запросто и любовно зовет его Константином Сергеевичем. Но вот книгу «Моя жизнь в искусстве» Баджи видит впервые. Она неловко перелистывает страницы, смущаясь, словно незнакомство с ними свидетельствует о ее невежестве.

— Книга только что вышла в свет, — говорит Юлия-ханум, улавливая смущение Баджи.

Ну, тогда совсем другое дело!

— Интересная? — спрашивает Баджи, более смело перелистывая страницы.

— Я бы советовала прочесть ее каждому актеру, каждой актрисе — она многому учит.

— Я прочту ее, Юлия-ханум, непременно!

Речь заходит о «Тетке Чарлея».

— Нравится тебе твоя роль? — спрашивает Юлия-ханум.

— Нравится!

В глазах Юлии-ханум вопрос:

«Может быть, объяснишь — чем?»

Но, поскольку Юлия-ханум не произносит этого, вопрос в ее темных внимательных глазах остается без ответа.

— Ну что ж, желаю тебе успеха! — говорит она и протягивает свою тонкую руку за книгой.

Не успевает Баджи выйти из фойе, как сталкивается с Телли и Чингизом.

— О чем это вы судачили? — подозрительно спрашивает Телли, кивая в сторону фойе.

— Да так, ни о чем особенном, — отвечает Баджи, удивляясь тону Телли.

— А все-таки? — Не дожидаясь ответа, Телли забрасывает подругу вопросами: — Что это у тебя за странная дружба с этой старухой? И почему ты первая, да к тому же униженно, кланяешься ей?

— Не униженно, а почтительно, — меня с малых лет отец и мать учили кланяться первой тому, кого уважаешь!

— Может быть, так приходилось поступать зависимым людям в прежние времена. Но теперь… Я, признаться, никогда не тороплюсь кланяться первой. Пусть сначала поклонятся мне, а я, если захочу, отвечу. Так-то люди будут больше уважать тебя!.. Не правда ли, Чингиз?

Чингиз многозначительно усмехается:

— Пожалуй, что так! Но Баджи, как видишь, считает, что и поклонами можно немалого добиться, если только знать, кому и как кланяться… Скажем, жене своего будущего покровителя.

— Моего будущего покровителя? — восклицает Баджи, и краска заливает ее лицо. — Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего дурного, упаси аллах! А всего лишь то, что молодой актрисе без покровителя из видных старых актеров не обойтись, не прожить в театре. Так, по крайней мере, утверждает наш Сейфулла, а уж он-то, старый черт, про театр знает все, с ним не спорь! Только беда твоя, Баджи, в том, что ставку ты делаешь не на ту карту.

— Не понимаю тебя!

— Не прикидывайся дурочкой! Впрочем, могу объяснить: эта Юлия в нашем театре недолговечна.

— Недолговечна? Почему?

Глаза Чингиза прищуриваются:

— Как зовут эту почтенную актрису — ты знаешь?

— Знаю, конечно.

— А все-таки — как? Скажи!

— Ну, Юлия-ханум.

— Нет! Как ее настоящее имя, отчество, фамилия — по паспорту — знаешь?

Смутная догадка мелькает в голове Баджи.

— Паспорта ее я не смотрела — я не милиция и не управдом! — говорит Баджи резко.

— В таком случае, я тебе напомню: настоящее имя ее, отчество и фамилия — Юлия Минасовна Минасян! — Чингиз делает ударение на последнем слоге.