Мед.ведь.ма (СИ)

— Это устроить можно. Сынхун непоседливый. С ополчением сложнее, я сам не с каждым драконом дружбу вожу. — Чжунэ полез в телефон устраивать им вечер.

— Я хочу задать тебе вопрос. — Модный мажор застыл и поднял взгляд от экрана.

— Задавай, не держи в себе.

— Если ты думаешь только о себе — ты эгоист, а если ты думаешь о своих близких, но не думаешь о чужих людях, то ты тоже эгоист? — Чжунэ, не ожидавший, что вопрос не будет касаться очередной выкачки сведений о группировке Квон Джиёна, даже приоткрыл рот, прежде чем заговорить:

— Какой же это эгоист? Он же не только о себе думает.

— Да, но выходит ведь как? Без тех, кого мы любим, будет плохо нам, значит, любое действие ради них — это действие ради себя. Тогда как действия ради посторонних людей для нас бескорыстны.

— Пожалуй, да. Наверное. Выходит, что так.

— А если не хочется быть эгоистом, но под ударом два человека: близкий и чужой. Кого надо спасать? — Чжунэ прищурился и, рассудив тщательно и приготовив ответ, вдруг передумал и хмыкнул:

— В чём подвох? Пытаешься мозг мне промыть?

— Нет, я задал вопрос, я ничего тебе промыть не пытаюсь, у тебя, благодаря многочасовым гигиеническим процедурам, промыть что-то ещё чище, чем уже есть — сложно. — Закатив глаза и удержав на кончике языка «пошёл ты», Чжунэ отложил трубку, скрестил руки на груди и, поняв, что занять-то себя в такой позе и нечем, взял телефон обратно, увлекшись им. — На шутку обиделся?

— Это не шутка, а подъёбка, и ты ими уже достал. Я тоже могу, хочешь?

— Не хочу, но можешь попробовать. — Чонгук выжидающе воззрился на Чжунэ. Тот разомкнул уста, приподнял брови, возвёл на лице мимический памятник надменности и презрения и, протянув с сочинением, передёрнул плечами:

— Я выше этого.

— Хорошо, но вернёмся к вопросу. Кого спасать? Своего или чужого?

— Да идиотский же вопрос. Само собой своего.

— Но это же эгоистично!

— Да ну и хрен бы с ним. Пусть чужих их близкие спасают, мне до них какое дело?

— А если чужих — сто, а свой — один?

— Да хоть тысяча, Вон, я ради посторонних терять тех, кто мне дорог, не стал бы никогда. И пусть я за это буду эгоист в квадрате, и кубе, и октаэдре.

— Ты и такие слова знаешь?

— Я знаю много чего, но тебе, судя по всему, до этого не допереть. Что за фанатизм и установка «лишь бы не быть эгоистом»? Ты кем стать хочешь? Героем? Святым? Мессией? Нормальный человек должен за себя и своё окружение отвечать, а не в Бетмена играть. Близкие на то и близкие, что они рядом, достижимы, в поле зрения, потому и под нашей ответственностью. И мне плевать, понимаешь ты это или нет.

— В том-то и дело, боюсь, что в этом я тебя абсолютно понимаю, — кивнул невидимому судье своей совести Чонгук, опустив взгляд к полу. Хотел бы он, как выдающиеся воины, такие, как Лео, уметь не оглядываться на приоритеты и свои чувства, а рваться в бой без задних мыслей, не оглядываясь на то, ради кого, зачем, почему? Нет, конечно, ослушаться или усомниться в рационализме старших братьев он никогда не сможет, и храбрости для любых, внутренне самому себе не обоснованных боёв ему не занимать, но только как избавиться от сомнений? Когда-то настоятель Хенсок сказал ему, что за многими сомнениями стоят злые силы, и от них нужно держаться подальше, а позже, листая разные книги, Чонгук нашёл фразу, которая гласила о чём-то вроде: «Здоровое сомнение — признак разумности». Так как же быть? Как же быть, если ему скажут махнуть рукой на Элию и заниматься другими делами? Он должен найти её не ради себя и успокоения своей души, но ради Ви, одинокого и печального, ждущего у моря погоды, без надежды и малейших знаков, что ожидание оправдается. Он никогда не говорит, что помнит, страдает и что-то чувствует, но Чонгук знает. Они с Шугой знают, что за девчонка на портретах Ви. И эта девчонка, если обладает хоть сколько-нибудь сверхъестественными силами, обязана знать, что кое-где её ищут, и очень любят.

Клубная кутерьма снова ничего не дала, хотя Чжунэ сдержал обещание, и они, в компании Сынхуна, прокатились по нескольким заведениям, выпивая, знакомясь с кем-то, перекидываясь фразами с барменами — Чонгук издавна знал, что это одни из самых осведомлённых людей, — изучая местность, приглядываясь к подвалам, задним помещениям, вип-кабинкам, крышам, машинам, тёмным дворам, клумбам, кустам и скамейкам. Ночь была намного теплее утра, подъезжая на такси к очередным дверям диско-баров, окруженных пальмами, молодые люди дышали тропиками и сладким цветением крупных, ярких бутонов. Вечно цветущий Сингапур! На одном из танцполов Чонгуку показалось, что он увидел Элию, но это была всего лишь худая блондинка, чьи светлые волосы, немного другого цвета, нежели должны быть у альбиноски, выглядели именно белыми в неоновом свете. Изменилась ли Элия за два года? Стала ли фигуристее, постриглась, покрасилась? Стала ли любовницей Джиёна? Хосок же как ляпнет, хоть стой, хоть падай, а из головы потом не выходит!