Медбрат Коростоянов (библия материалиста)

Лялька заплакала. Для меня это вышло неожиданно совершенно. Неужто, я всерьез расстроил свидание? Вот незадача! Но вместо поношений и матюков, к которым я виновато приготовился внутренне, растрепа в халате вдруг уткнулась мне с размаху в грудь. И зарыдала еще горше, однако, как-то не по-девичьи сдавленно и беззвучно, так впору истерить разве мнительному о себе мужчине, который боится и стыдится своих слез.

– Ну что вы! Что вы! – иногда самые банальные утешения самые действенные. Потому что, обычные. – Не надо! Все будет хорошо!

– Не будет! Не будет! – твердила и хлюпала в мое плечо, я ощущал влагу через тонкую рубашечную ткань. – Я бою-ю-юсь! – это было уже ближе к теме, по крайней мере, я заподозрил, что дело отнюдь не в хахале.

– Может, вернемся в квартиру? – предложил я, как бы тем самым намеренно включая себя в число приглашенных обитателей. – Вернемся и поговорим. Чего же на улице? Не обстоятельно. Тем более, если боитесь.

Она пошла за мной. Будто это я уверено вел к себе домой, а не напросился татарином в гости. Я все еще продолжал благодушествовать в заблуждении. Мало ли чего? Обидело хулиганье, разлаялась с хозяйкой, а та – в милицию, и пошло-поехало: прописка, регистрация. Или застращали на работе, придрался, по ерундовой причине, начальник-козел, женщины к словесным обидам чувствительны. Помочь я смог бы мало чем, но слушать и сострадать вполне был готов. Даже и за бутылкой сбегать в ночной, дежурный ларек.

В крошечной девичье-коммунальной слободке царил апокалипсический разор: первое, что бросилось мне в глаза даже при скудном освещении, всего-то сорокаваттка в коридорчике, больше Лялька запретила включать. А я-то был по природе безалаберный холостяк, дырявые носки вперемешку с окурками, грязные тарелки под раскладушкой. Если уж несусветный кавардак произвел впечатление на меня, что тут сказать? А сказать много было чего. Полицейский обыск, или даже энкавэдэшный налёт, семикратно усугубленный с экрана киношниками. Но те хоть потрошили и выбивали нужное им, однако не крушили и не ломали без разбора. А тут. Не просто перевернули все вверх дном, нет: словно бы после еще сплясали на костях. Разбитая трехрожковая люстра щетинилась осколками, опрокинутый набок кресло-диван – поролоновое мочало свисало из распоротого брюха; содранным карнизом, будто масайским копьем – занавеска вместо ритуального пучка травы, – рассадили прессовано-опилочную дверцу платяного шкафа. И липкие пятна на полу, повторяющие рисунок чьих-то кроссовочных следов. Неужто, кровь?

– Кровь, кровь! – подтвердила мое чудовищное предположение Лялька и снова зарыдала, уже в голос. – Ленке башку проломили, в больнице со вчера. Говорят, очухается пятьдесят на пятьдесят. Кому оно надо, за так лечить? Менты позырить приходили, ухмылялись. Дело поджопное, неохота вязаться. Сами, бляди, виноваты, так сказали, грозились выпереть из Москвы.

– Когда это случилось? – спросил я. Как после шоковой терапии спросил. Или будто меня самого оглоушили стоеросовой дубиной по темечку.

– Вче-ер-а-а! Дне-ем! Ха-ах! – закашлялась то ли от плача, то ли жуть встала поперек горла. Бедная Лялька. – После ночной отсыпалась.

– Кто? Кто это был? – я схватил ее за плечи, будто жидкий студень колыхнулся под нажимом пальцев, и сразу отпустил. Не трясти же, в самом деле? Ее и так трясло.

– Х… его знает! Ленка в отрубе, а я… я..! На рынок ходила. Мы вскладчину. Вернулась и вот… – Лялька опять заперхала, будто подавилась собственными звуками. – Я боюсь!

– Катя где? – наконец-то сообразил я спросить о наиболее насущном.

– Пропала твоя Катя, – обреченно так сказала, будто подразумевала: я следующая. Но вдруг ощерилась злобно: – Не из-за тебя? ФЭ гребаный!

– Из-за меня, – чего мне было темнить и разводить турусы на колесах? Все одно, толком я соображать не мог. – Скорее всего, – уточнил. А чего было уточнять? И так ясно.

– Сука ты! – опять заплакала, но уже смиренно и тихо, будто не ожидала больше ничего спасительного, да и откуда ей было ждать?

– Водка есть? – в иных обстоятельствах кошмарный вопрос бесчувственного ублюдка, но Лялька поняла правильно. Это, чтобы с ума не сойти.

– Есть. В холодильнике. Не тронули отчего-то. Небось, для них дрянь, – она потянула меня за собой на кухню. – Свет погаси и не шуми.

Две табуретки на ощупь были целы, будто оставленные специально для нас, и водка оказалась на месте. То есть не водка, конечно, пол-литра вполне приличной «бурачихи», домашней выделки – да-да, один хохол отвалил в презент, она ведь коридорная в «измайловской» гостишке, просил брюки погладить, то да се. Воды налей. Запить. Стра-ашно!