Медбрат Коростоянов (библия материалиста)

Вы, конечно, спросите. Причем здесь Лампасова? В том-то и дело, что она была не причем. Настолько, что я совсем не принимал ее намерений в расчет. Может, когда-нибудь. Когда она захочет увидеть во мне меня, а не случайного подходящего кандидата в зависимые мужья. Когда я увижу сам себя, не в отражениях и рефлексиях, но в реальном пространстве действий и свершений, которые я хотел бы именно осуществить, или хотя бы попытаться. Найти свое место в мире – это не пустые слова. Пусть и затертые до канцелярского унылого лоска, будто рукава у младшего присутственного писаря. Потому что человек, он еще и тело объемно-физическое, оттого затворничество в «монастыре собственного духа» отнюдь не решение проблемы предела существования. Хотя, безусловно, и запасной, удобный выход для слабых как раз-таки духом. И выход этот не ведет никуда. Ибо человек есть тварь изначально коллективная, и совсем уж неверно распределение, когда одни трудятся для грядущего совершенства, а другие молятся за них, или, что еще хуже, за одних лишь себя. Молятся – в смысле пестуют спекулятивные абстракции или, вовсе уж крайний случай, личные внутренние переживания, оправданные мистическими прозрениями «высшего бытия», иначе попросту периодами острого психоза.

Я рассказал вам, какой я был тогда. И здесь поставлю на время точку. В чем я изменился, и в чем остался прежним, и где пролегли мои дальнейшие пути-дороги, в следующий раз. Об обещанных причинах и следствиях – судите сами. Любимое мое напутственное выражение.

* * *

Время близилось к заветным десяти-ноль-ноль. Я определил это, попросту задрав голову кверху, к башенным часам главного здания университета. В сгущающихся сумерках циферблат видно было плохо, но уж на что – на что, а на зрение я никогда не жаловался. Настала пора, и я тихим странником поплелся к памятнику российского гения, так и не пожелавшего, согласно широко известной песенке, открыть на проспекте своего имени пивную. Расплывающийся его силуэт, как сгусток черной материи, словно бы грозил мне издалека: ишь ты, пивка ему захотелось, а палкой, да по загривку? Вот дойдешь, и будет тебе. Если не от меня, то от моего неизвестного заместителя, которому ты неосмотрительно назначил встречу. Мысли эти возникли спонтанно оттого, что я вдруг испугался. Своей собственной затеи. Прежде опасался, ну как не придет? Тревожное опасение это сменилось еще худшим. А ну, как придет заведомый враг мой? Или недруг? И того достаточно. Что я знал об ожидаемом мной «большом человеке»? И что, собственно, знал о нем Александр Васильевич Благоуханный, пославший меня за чудом, как Иванушку, пусть не дурачка, но опрометчивого «нахаленка»?

Я почти уперся носом в гладкую поверхность постамента, видимо, ноги мои поняли задачу слишком буквально и доставили меня прямо по назначению. Потому, я невежливо обратился к фигуре основателя спиной, будто выбрал боевую позицию – чтоб не напали сзади, и стал ждать. То ли вчерашний день, то ли грядущие неприятности. Окружившие меня ночные тени, потерявшие последние отличительные краски, своими будто бы угрожающими трепетаниями не позволили мне настроиться на оптимистический лад. Эх, пропадать так с музыкой. Я ни с того, ни с сего, по-босяцки сунул обе руки в карманы, да еще засвистел в придачу. «Крутится, верится, шар голубой». Точно Борис Чирков в роли еще не облагороженного революционным пылом Максима, беспутно повесничающего где-то на Выборгской стороне. Глупое ребячество, однако, оказалось правильным маневром. Не успел я досвистеться до коварного намерения похищения барышни, как ощутил легкий толчок в плечо, скорее даже похлопыванье. И сиплый, нарочно приглушенный голос раздраженно повелел:

– За мной. Не привлекать внимание. – Потом уже более просительно: – Заткнись, ты, бога ради! – и справедливо: по инерции я продолжал выводить разухабистые, кабацкие трели. Уж очень неожиданно вышло.

А чего было удивляться? Разве Благоуханный заранее не предупредил? Мол, узнает сам, если захочет. Стало быть, захотел. Я шел след в след за массивной, но и проворно спешащей фигурой. Ростом ОН был выше меня, не говоря о том, что превосходил габаритами в ширину, оттого получалось, будто я невольно прятался за ЕГО спину. Я теперь и впредь буду именовать вызванного на свидание пришельца ОН, потому что никакого имени своего, ни подлинного, ни вымышленного, знакомец Благоуханного мне так и не объявил. Для чего большими буквами? Для того, чтобы и вы вместе со мной ощутили масштаб и значение ЕГО личности. Которые я почувствовал сразу, возможно, подсказал инстинкт, возможно, по ассоциации с определенными персонажами советской эпохи – мне все же немало довелось повидать высоких начальников той незабвенной поры. А что ОН был из «вершителей», пусть бывших, тут уж одна приказная, требующая безусловного подчинения, манера себя держать, выдавала ЕГО с головой.