Медбрат Коростоянов (библия материалиста)

Седенький, подтянутый, Спицын не утратил оптимизма, я узнал его сразу, по уверенно плавной походке: словно торпедный катер, рассекающий воды ловким маневром. Мы устроились на лавочке в сгущающемся теньке. Вокруг еще кишмя кишела зеленая «абитура», но к нам никто не подсел, хотя притягательно покойной длины скамьи хватило бы на добрый пяток растерянно зубрящих ботаников. Видно, не решались. Двое взрослых дяденек, ведут серьезный разговор, не дай бог, из приемной комиссии: запомнят злопамятно и влетит в копеечку. Так что, у нас со Спицыным была полная свобода слова. Мы обменялись верительными грамотами. О здоровье и успехах на трудовом фронте. А дальше… Дальше я не знал, с чего начать. Мне не приходилось прежде вести подобные следственные беседы, это Виталий Петрович слыл докой по части обнаружения штрафной дисциплинарной истины допросным путем. Он понял мое замешательство, всегда был умницей, и охотно взял штурвал в свои руки.

– У тебя, Феля, стряслось что-то сильно поганое? – вот так коротко выразил всю суть.

– Не знаю. Наверное, да, – оценивать поганость событий я не отважился, хотя предполагал и предвидел худшее. – Я расскажу вам, что сам знаю. Так сказать, показания очевидца, – попробовал я улыбнуться. Не вышло.

Я не пропустил ни одной подробности. Даже о Моте. Я крепко помнил правило. С ЭТИМИ людьми или полная откровенность, или ничего. Никакой самостоятельной игры. Все равно переиграют, и тогда о помощи можно забыть.

– М-да, – таковы были первые его слова. Он повторил еще раз. И «м-дакал» потом минуты две.

Я не мешал, догадываясь, что подобным образом Виталий Петрович думает, а вовсе не обращается к собеседнику. Не послал и не ушел сразу, уже было счастье. Наконец, Спицын заговорил внятно.

– Я так понимаю, Феля, что тебя не Ваворок интересует. Хотя о нем-то я мог бы ого-го. Мощное было дело в свое время. А в остальном практически мало чем я тут помогу. Я ведь не имел прямого отношения.

– Да-да, – подхватил я на всякий случай. – Но тот, через кого вы меня пристроили, вдруг он.

– Он? Он может. Если захочет. Адресок я тебе, конечно, дам. Но мой совет. Брал бы ты руки в ноги, – вот это было неожиданно. Спицын нехорошо помрачнел.

Если Виталий Петрович давал ТАКОЙ совет, он, который обожал наоборот толкать на амбразуры! Наверное, самое благоразумное и впрямь было этому совету последовать.

– Не могу, – сознался я. – понимаете…

– Да все я понимаю. Стали как родные, пассия-шмассия, зависимые беспомощные люди. А может, и не беспомощные. Туда, по слухам, ссылали много всякого…, – он не сказал «сброда», задергал порывисто рукой, подыскивая подходящее слово, – … контингента. Я кое-чего повидал паранормального, как теперь принято говорить, хотя закоренелый атеист, как и ты, – Спицын посмотрел на меня словно бы с затаенным восторгом. – Не уйдешь и не отступишься?

– Не уйду и не отступлю, – хотел бы, так уж давно. И не сидел бы с ним рядом.

– Тогда запоминай. Не вздумай записать, – и Спицын продиктовал, медленно и чеканно, координаты.

Того человека, который был нужен мне. И хрен сразу же стал не слаще редьки. Предстояла поездка в Орел. Бывший спецобъект МВД, психушка, где содержались приговоренные маниакальные убийцы и насильники, и вообще вся 97 статья, принудительное лечение по суду. А денег оставалось в обрез. Не у Спицына же просить? Хотя? Это казалось мне куда менее позорным, чем постельное вымогательство у Галочки Шахворостовой. Ну, там видно будет.

– Докторскую пишет. На их материале. В академики метит. Не то, что мы грешные. Все ему не рассказывай. Спугнешь. Мол, в стационаре среди пациентов происходят странные движения, – опять Спицын дал мне бесценный и бесплатный совет. – Ты где остановился? – наверное, это был намек, что встреча подошла к концу.

– На Красноказарменной, у той самой Лиды. Я вам про нее говорил, – и поговорил бы еще. Часа два. С Виталием Петровичем было можно. В бытность мою на факультете ни одна любовная драма не протекала без его явного или тайного вмешательства.

– Ты что? Обалдел? – Спицын даже привстал со скамьи. Двое спешащих мимо девчушек в очочках нервно дернулись на его окрик. – Феля, ты меня поражаешь! – любимая его фраза, после которой обычно следовали настоящие неприятности. – Это как дважды два. Тебе подсовывают девчонку. Или смазливую бабу с ребенком. А ты суешь голову в самое логово?

– Виталий Петрович??? – у меня не хватило слов. Только выкаченные безумные глаза.

– Скоро шестьдесят лет, как я Виталий Петрович. Филолух ты, филолух! Уже втюриться успел? Быстро обработали. И в клинике, и ключи эти. Дверь сама по себе открытой осталась? Бутылочка, бабочка, юбочка. Ох, Феля, Феля! Им нужен был свой человек внутри. И чтоб не догадался. Это старо как руины Стоунхенджа.

– Она не могла. Она… вы не видели ее, – захлебнулся я в приступе бессилия.

– Могла, не могла. Не можешь, заставим. Помнишь это? У нее ребенок, тем более. Не всегда выбор за самим человеком, – Спицын сочувственно ко мне вздохнул. – Ты вот что. На квартире твои вещи остались?