Меделень

— И я совершенно уверен, что ты тоже спрашиваешь себя, как ты стал тем, что ты есть?

— У меня нет привычки задавать себе подобные вопросы… но, возможно, ты и прав.

— Конечно, прав. Если бы не было Алис, весь твой ум и талант стали бы для тебя еще одним источником горечи. Возможно, я немного преувеличиваю, но, по существу, я совершенно прав. Молдавская среда вредна для воспитания мальчиков… Будущее Дэнуца не следует вверять молдавскому счастливому случаю. Пока он еще в ваших, в наших руках!

— С Дэнуцем я не расстанусь. Так и знай, — встрепенулась госпожа Деляну.

— Дорогая Алис, завтра-послезавтра ему придется отбывать воинскую повинность. Хочешь ты этого или нет, но армия у тебя его возьмет. Я уж не говорю о тысячах разлук родителей с детьми и особенно матерей с сыновьями, которых требует сама жизнь. Неизбежно начнутся женщины, кутежи и прочее… Что ты будешь делать? Привяжешь его? Нет. Будешь плакать… Но для тебя — и особенно для него — важно, чтобы расставание было мужественным, без слез. И очень важно, чтобы бесчисленные соблазны юности и молодости застали его мужчиной, закаленным жизнью, а не поэтом, пришитым к материнской юбке… И уверяю тебя, Алис, — это я испытал на себе — настоящую любовь к своим матерям испытывают дети, которых вырастила жизнь, а не те, что выросли в материнской спальне. Дети, выросшие в спальне у матери, умеют отравлять ее старость своими ничтожными проблемами. Те же, которых воспитала сама жизнь, напротив, удивительно ценят деликатность и самоотверженность той, которая их вырастила, потому что на каждом шагу они сталкиваются с суровой действительностью, а она, как ты прекрасно знаешь, не тратит время на заботу и материнскую нежность.

— Григоре, милый мой, — взмолилась госпожа Деляну, — ведь я вовсе не балую Дэнуца. Скажи, разве я с ним недостаточно строга? Быть может, более строга, чем с Ольгуцей!

— Алис, такая строгость в расчет не принимается. Строгая мама — все равно мама. Дети это знают или чувствуют. И этого вполне достаточно для баловства. Строгость, которая исходит от постороннего человека, бодрит… Разумеется, я имею в виду не те чудовищные методы воспитания, которые калечат душу. Слава Богу, мы в состоянии уберечь от них Дэнуца. Я говорю о строгости, о твердости, с которыми мальчик должен столкнуться с малых лет, потому что это воспитывает в нем стойкость и умение бороться. Допустим, что строгость его воспитания до сих пор — безупречна… Перевернем страницу, представим себе Дэнуца в гимназии, разумеется, в ясской гимназии. Вообразим, что в один прекрасный день Дэнуц является домой с разбитой головой, потому что дрался или просто играл с другими мальчиками… А! Видишь! Ты уже вздрогнула! А тогда ты совсем растревожишься, все преувеличишь, станешь плакать и жалеть его… И у Дэнуца возникнет потребность в сестре милосердия на случай несчастья или беды… А ведь в жизни, как и на войне, сестры милосердия не всегда бывают под рукой, а если и встречаются, то редко… Или другой случай. Плохая отметка, например. Дэнуц убедит тебя — с помощью слез, если будет нужно, — что к нему несправедливы. И ты ему поверишь, потому что ты его чуткая мама и потому что учителя — всего лишь живые люди со всеми вытекающими последствиями, они не похожи на мам и не могут быть мамами для тридцати — сорока чужих детей… И вот результат: вместо того чтобы самому придумать, как победить недоброжелательность, невнимательность или строгость учителя, он прибегнет при помощи родителей к вмешательству директора… Какое уж тут мужество… И потом условия жизни становятся все более тяжелыми. Крестьянские волнения тому доказательство. Рано или поздно начнутся и другие волнения, другие беспорядки. Цивилизация, проникая в нашу страну, принимает комические и даже опереточные формы, но в конце концов она проникнет глубоко, и тогда дело может принять трагический оборот. Начнется переоценка социальных ценностей, будут разрушаться как варварские, так и культурные традиции, а огромная трудовая энергия победит леность вчерашних хозяев жизни. У нас будет наконец больше врачей и меньше попов, больше больниц и школ, а в общественную жизнь хлынут люди, которые потащат за собой цивилизацию, люди вульгарные, но энергичные, грубые, но сильные. И тогда, дорогие мои, на внука Костаке Думши будут смотреть как на пустое место везде и всюду, за исключением, пожалуй, нескольких гостиных с полуразвалившейся мебелью и разорившимися помещиками. Тогда никто не станет спрашивать: «Кто был твой отец?» То, что так ценится сейчас в аристократических салонах и в современной общественной жизни, станет анахронизмом… Но счастлив будет тот, кто найдет в себе силы, чтобы спасти свое доброе имя от всякого рода наскоков, и кто сделает это при помощи своих собственных кулаков. Так вот! Он будет хозяином жизни, как и его предки, но по-другому…

— Григоре, ты забываешь о том, что Дэнуц будет богатым человеком…