Медиареальность

Передача сообщения с помощью рисунков (пиктография) в известной мере уже разрушает господство речи, представляя систему ее значений в виде порядка изображений. Подобные картинки не только обладают длительностью хранения, которой лишена речь, но они по-своему представляют и само действие речи, поскольку абстрактные и уменьшенные изображения предметов маркируют их удаление или отсутствие, а тем самым и происходящий в речи факт замены предмета его знаком. В истории письма такая интерпретация голоса с помощью визуального ряда дополняется и прямо обратной помощью, которую голос оказывает зрению для интерпретации знаков. В ранних формах письма представление абстрактных понятий не могло быть осуществлено с помощью изображения предметов, поэтому использовалось изображение, созданное по принципу ребуса. Рисунки должны были подсказывать имена, соединение которых вело к искомому слову, таким образом, зрительный ряд использовался для пробуждения звучащего голоса, а текст должен был восприниматься как присутствие речи с ее преимущественным правом на истину. Эта взаимная интерпретация голоса и зрения в пространстве письма превращает его, по-видимому, в средство своего рода рефлексии над природой языка и речи. В этом отношении интересна практика египетского письма, когда слоговая запись, которая все еще строится по принципу ребуса и допускает различные прочтения (поскольку запись без гласных увеличивает число омонимов) дополняется изображением вещи или символом категории вещей, к которой принадлежит обозначаемая вещь (так называемые «детерминативы»). Таким образом, мы видим, как в письмо вводится элемент мета-письма, который позволяет указать, что такой-то знак надо понимать именно так-то. Это мета-письмо по сути устанавливает взаимное отражение зрительного и акустического, показывая, что звук может быть изображением, а изображение звучанием, но полного тождества двух способов записи здесь все-таки нет, поскольку смысл удвоения записи как раз и состоит в том, чтобы с помощью зрения правильно слышать название, а с помощью речи правильно видеть пиктографический знак.

Мы видим, что письмо, чтобы быть запечатлением речи, должно быть одновременно и неким знанием о речи, мета-речью и мета-письмом. В этом смысле система письма действительно предоставляет поле возможностей для интерпретации истины речи, однако очевидно, что реализация этих возможностей вряд ли происходит сама собой. Если бы фонетическое письмо само по себе разрушало основы аудио-тактильной вселенной, трудно было бы объяснить его использование и распространение среди греческих полисов, а затем и заимствование этого письма другими культурами, которые при этом обошлись без заимствования греческой оптической системы мира. С другой стороны, легко представить, что экономная фонетическая запись оказалась удобной именно для небольших греческих полисов, а свободное отношение этой записи к звуковой стихии речи позволила ей связать в общее пространство пестрое множество греческих диалектов. Работа письма создает условия, которые действительно выступают неким ограничением, а тем самым и уточнением избыточности речи, и только так обеспечивает возможность передачи сообщения от отправителя к получателю. Сохранение налоговых документов в первых империях являет власть монарха над временем, над подданными и их имуществом, сведенным к маленьким абстрактным значкам на глиняных табличках, оно воплощает собой волю, ставшую камнем и глиной с запечатленными на них письменами, но это письмо показывает и власть чиновников, способных прочитывать волю господина, способных вести свою собственную политику и бороться за власть. Иными словами, сила медиа оказывается заключена не в самой по себе системе письма, но в достаточно конфликтном отношении речи и письма как некой мета-речи, письма власти и мета-письма подчинения и интерпретации.