— Вы в пищевод трубку ввели, а не в гортань, — сказал Стратонов. — Нащупайте предварительно надгортанник и сильно отдавите его вперед, фиксируйте его таким образом и вводите трубку во время вдоха. Главное же — никакого насилия!
Красный и потный, я передохнул и снова приступил к операции, стараясь не смотреть на выпученные, страдающие глаза ребенка. Гортань его опухла, и теперь было еще труднее ориентироваться. Конец трубки всё упирался во что-то, и я никак не мог побороть себя, чтоб не попытаться преодолеть препятствия силою.
— Нет, не могу! — наконец объявил я, нахмурившись, и вынул проводник.
Стратонов взял интубатор и быстро ввел его в рот ребенка; мальчик забился, вытаращил глаза, дыхание его на секунду остановилось; Стратонов нажал винтик и ловко вытащил проводник. Послышался характерный дующий шум дыхания через трубку: ребенок закашлял, стараясь выхаркнуть трубку.
— Нет, разбойник, не выкашляешь! — усмехнулся Стратонов, трепля его по щеке.
Через пять минут мальчик спокойно спал, дыша ровно и свободно».
Научиться этой процедуре было необходимо. Пусть не сразу, пусть не с первого и даже не с пятого раза, но врач должен был набить руку, потому что, наработав навык, прокачав скилл, так сказать, он мог спасать жизни. Да, сейчас будет еще одна цитата из этой книги: «Недавно ночью, на дежурстве, мне пришлось делать интубацию пятилетней девочке; накануне ей уже была вставлена трубочка, но через сутки она выкашляла ее. Больную внесли в операционную; я стал приготовлять инструменты. Девочка сидела на коленях у сиделки — бледная, с капельками пота на лбу, с выражением той страшной тоски, какая бывает только у задыхающихся людей. При виде инструментов ее помутневшие глаза слабо блеснули; она сама раскрыла рот и сидела так, с робкой, ожидающей надеждой следя за мною. У меня сладко сжалось сердце. Быстро и легко, сам наслаждаясь своею ловкостью, я ввел ей в гортань трубку.
Девочка поднялась на кушетке и села, жадно, всею грудью вдыхая воздух; щеки ее порозовели, глазенки счастливо блестели».
Поворотный момент случился в 1884 году, когда Фридрих Леффлер выделил в чистом виде Corynebacterium diphtheriae и доказал, что именно этот микроорганизм вызывает дифтерию. Также Леффлер сделал интересное наблюдение: «Она никогда не размножается в организме мириадами, и в то же время она убивает. Как это может быть? Надо полагать, что она вырабатывает сильный яд — токсин, который, распространяясь по организму, проникает к важнейшим жизненным центрам. Несомненно, что этот токсин можно каким-то способом обнаружить в органах погибшего ребенка, в трупе морской свинки и в бульоне, где эта бацилла так хорошо размножается. Человек, которому посчастливится найти этот яд, сможет доказать то, что мне не удалось продемонстрировать».
И спустя всего несколько лет случилось именно то, что он и предсказывал. Немецкий врач Эмиль фон Беринг обнаружил, что если больному животному ввести сыворотку крови уже переболевшего, то оно резко идет на поправку. Это подтверждало теорию Леффлера о том, что в организме переболевших вырабатывается вещество, которое может нейтрализовать токсин, — антитоксин. Однако ему потребовалось еще несколько лет, чтобы завершить разработку антитоксина. К слову, именно за разработку этого чудодейственного вещества он получил самую первую в истории Нобелевскую премию в области медицины и физиологии.
Именно на первую Нобелевскую премию было огромное количество кандидатов, и фон Беринг был выбран неспроста. Вы только послушайте, как звучит формулировка: «За работу по сывороточной терапии, главным образом за ее применение при лечении дифтерии, что открыло новые пути в медицинской науке и дало в руки врачей победоносное оружие против болезни и смерти».