Медная гора

Вторичный осмотр не принес ничего нового. Напрасно Корнев сквозь сильную лупу рассматривал горные породы. Напрасно он разбивал выветрившиеся валуны: серые однообразные граниты, словно бородавки, устилали землю. Он спускался в каждую покрытую дерном яму и раскапывал почву: отвалов старых выработок на склоне горы не нашлось. Это была обычная, покрытая мхом и густым ельником, крутая неприметная вершина, походившая на тысячи ей подобных, и только глухие предания выделяли ее из ряда других. Но теперь рушились и эти предания, и, возможно, здесь обрывалась биография Медной горы.

Напряженным безмолвием встретил Корнева временный лагерь. Все столпились вокруг него и ждали его слова. Конечно, Медная гора должна оправдать их надежды, оплатить лишения. Тем труднее было Корневу произнести несколько коротких лаконических фраз. Но все-таки о чем-то нужно было говорить. И Корнев жестко обронил:

— Завтра на рассвете уходим обратно.

Из толпы выдвинулся Васильич. Он снял старую, вылинявшую фуражку и поскреб заскорузлыми пальцами в рыжих отросших волосах.

— Что идти надоть — сами понимаем. Харчи-то на исходе. А ты бы дал глянуть, какая она из себя, медная руда. За ней, поди, и пришли сюда.

Корнев ответил тихо, но так внятно, что окружающие его рабочие не услышали, а скорее догадались:

— Медной руды нет.

Короткие сухие слова, как известие о катастрофе, медленно доходили до сознания. Эти слова таили в себе что-то огромное, тяжелое, чего нельзя ни ощутить, ни понять.

— Как… как ты говоришь? — начал Васильич, но его перебил Галкин, до того безучастно стоявший в двух шагах от остальных.

— Значит, обманом завел нас? Сам золотые горы сулил, а теперь на попятный? — Он подскочил к Корневу и обеими руками вцепился в борта его комбинезона.

— Отвечай! Ну, от-ве-чай!

Корнев молча разжал скрюченные пальцы парня и с такой силой отвел его руки от себя, что тот едва удержался на ногах. Корнев спокойно обернулся к Бедокуру.

— Старик пришел?

— Ищи ветра в поле… Пропал…

— То-то и оно, — заговорил Васильич потухшим голосом, — завел нас, а сам скрылся. Как же выйдем… как же выйдем из лесу-то?

Он оглядел товарищей, но увидел только хмурые, растерянные лица. Каждый думал о своем и все вместе — о трудных верстах лесной беспредельной тропы.

К Корневу подошел Рубцов и молча бросил свои рваные, изношенные сапоги.

— Ты что?

— Как что? С тобой по горам таскался, все на себе продрал. Сам ходи в таких!

Корнев сел на поваленное дерево и протянул Рубцову ногу, обутую в цельнотянутый болотный сапог.

— Ну что ж, снимай, коли перед товарищами не совестно.

Никто, даже Галкин, не поддержал Рубцова.

Не ожидавший такого оборота дела Рубцов устыдился, поднял свои сапоги и юркнул за спины товарищей.

Корнев поднялся с дерева. Голос его звучал резко и властно:

— Положение трудное, но головы вешать нечего. Выйдем по компасу. Бедокур! Выдай каждому по два сухаря и по куску сахара. С вечера приготовить рюкзаки и подремонтировать обувь. На рассвете уходим.

«НА ЮГО-ВОСТОК, ТОЛЬКО НА ЮГО-ВОСТОК!»

Горы. Кругом горы. То похожие на хмурые надгробные памятники, то заломленные и всклокоченные, словно казацкие папахи, то напоминающие гигантские купола древних соборов. Между гор ярятся потоки, белым кипением обдают скалы. Гремучие ручьи скачут с камня на камень, на сотни отдельных протоков разбиваются в падунах и струями сплошного гремящего серебра низвергаются на дно ущелий. А в ущельях — сумрак, прохлада, сырость. Лишь самые верха отвесных полированных стен освещает робкое солнце. И кажется — еще несколько шагов, и скалистый коридор упрется в непокорное темя горы, и не сыщется, ни за что не сыщется выхода из глубокого каменного колодца. Но ущелье делает крутой вираж, под прямым углом обрубает гору, и уже расступаются отвесные стены, и косое закатное солнце освещает мокрые камни; но горы снова теснятся вокруг, словно прессом, сжимают ущелье, и с каждым шагом все сужается и сужается каменный коридор… Затем ручей выбегает в широкую долину, горы далеко расходятся в стороны, и под ногами шуршит высокая наливная трава.