Медная гора

В самом деле, разве не мог Зверев, гоняясь за молодым телком, отбившимся от лосихи, ушибить ногу и вернуться на берег озера Амнеш, когда Корнев уже покинул его?

И если до сих пор они не напали на след Корнева, то старик в этом совершенно неповинен. На другой же день после прихода Зверева начался дождь. Туман заволок лес. Долины исчезли. Горы потонули в белесой мгле. Поиски приходилось вести вслепую. К тому же Василий Угрюмый явно запаздывал — прошло шесть дней с тех пор, как он ушел к водоразделу.

Когда окончилось чаепитие, Хромых затянул от комаров полотнища палатки и влез в спальный мешок.

— Нашли кого к водоразделу послать… Ему бы только за смертью ходить, — уже засыпая, пробурчал Зверев. Ему никто не ответил. Взаимное недружелюбие стариков было хорошо известно всем окружающим.

В середине ночи Бурова разбудил шум. Он неохотно раскрыл глаза, но долгое время ничего не мог понять. Палатка ходила ходуном. Она ежеминутно угрожала сорваться с колышков и обрушиться на головы спящих. Кто-то снаружи отчаянно тряс ее. Наконец, Звереву удалось нащупать спички и зажечь свечу.

Палатка разбухла от гула голосов. Пришедшие скидывали промокшие куртки, стаскивали с ног тяжелые сапоги и осторожно составляли в угол продолговатые рюкзаки с динамитом. Один из них уже раздувал костер, другой бежал к ручью за водой, третий пытался о чем-то рассказывать, но его голос тонул в общем гуле.

Закипевший чайник принес тишину в палатку.

Когда все уселись вокруг костра, Угрюмый неожиданно заметил Зверева.

— А, дед? Что, и Андрей вернулся? — удивленно спросил он, как бы не зная, радоваться этому известию или сожалеть о том, что сам он не сумел прийти вовремя.

— Да нет, отбился от Андрея Михайловича, — ответил Буров за растерявшегося старика.

— A-а, вот как… — сквозь зубы проговорил Угрюмый и больше не обращал внимания на молчаливого старика.

— А вы что поздно? — спросил Буров, желая переменить тему разговора.

— Ты сам потаскайся по горам да по лесу, тогда узнаешь, — вдруг рассердился Угрюмый. — Думаешь, шутка с динамитом идти? На скользкий камень встанешь — значит, крышка тебе: вместе с мешком на воздух взлетишь. А болота? Раздулись, что мыльные пузыри. Я и так ребят замучил, еле-еле ноги волокли. Ну, ничего, отдохнут. А будут помнить, как с Угрюмым ходить, — засмеялся он и, окончательно потеряв пыл, добродушно продолжал: — От лагеря досюда мы ночью шли… Факела из бересты смастерили… Видишь — куртку прожег, списывать придется.

Угрюмый кончил пить чай, перевернул вверх дном кружку и стал развязывать принесенные рюкзаки.

— Ложились бы вы спать, Василий Иванович. Утром разберемся, — сказал Буров.

Угрюмый сердито обернулся:

— Да погоди ты… спа-ать! Может, динамит подмок, подсушить надо, а он — спать!

Когда совсем рассвело, все отправились на вершину Шайтан-горы. Буров и Хромых, поднявшиеся выше остальных, затаив дыхание, следили за скудными движениями Угрюмого. А он, не обращая внимания на товарищей, спокойно закладывал под скалу патроны динамита, смазывал мылом бикфордовы шнуры и острым ножом обрезал их кончики.

Угрюмый выпрямился — и троекратное «берегись!» поколебало воздух.

Стоявшие в отдалении увидели, как струйка сизого дыма стала извиваться вдоль скалы. Вскоре показался и сам Угрюмый. Он шел обычным крупным шагом, не оглядываясь назад, как будто за его спиной не грозила ежесекундно взлететь на воздух скала и обдать вершину горы яростным ливнем каменных осколков. Угрюмый не спеша присоединился к остальным и, улыбнувшись в усы, проговорил:

— Через пятнадцать секунд шарахнет. Давай уходить.

— Чему радуешься? — взглянул на него Буров.

— Весело!

— Нашел время веселиться… Кто из нас думал, что на такое дело взрывчатку тратить придется?

— Ничего! Зато Андрей наверняка услышит. Я динамита не пожалел.

Над вершиной взлетели густые клубы газов, разрыхленной земли, каменной пыли. Отдельные камни, словно ракеты, взвились в небо. Оглушительный грохот потряс гору. Деревья закачались.

Пегий лось, склонив широкие ветвистые рога, пил из ручья студеную воду. Но мохнатая губа вдруг часто-часто задрожала, а маленькие уши сторожко зашевелились. Сохатый вскинул гордую голову и, разбрасывая копытами гальку, поскакал вдоль ручья.

Черная матерая выдра, волоча по песку тяжелый хвост, выползла из речки и притаилась на берегу. Но неожиданно, описав в воздухе крутую дугу, бухнулась в воду.

Орел-белохвост, взмахнув метровыми крыльями, сорвался с высокой скалы и, словно камень, потонул в тумане.

Корнев еще не успел отойти от ночлега, как мощный гул прокатился по лесу и затих где-то вдали. Все стояли притихшие, изумленные, не доверяя своим ушам. Но вслед за первым раздались еще два взрыва — тяжелых, призывных, отчетливых.

Даже Рубцов приподнялся на дрожащих локтях, вытянул шею, прислушался и снова бессильно откинулся на траву.

Корнев и Бедокур неуклюже обнялись и по-русски — щека в щеку — расцеловались на глазах всего отряда.

Все понемногу пришли в себя. Бедокур и Васильич подняли на плечи самодельные носилки с Рубцовым.

Корнев вынул компас и взял направление на взрывы.