Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

— Я знаю, что она не полюбит недостойного человека, — сказал Кружельник.

— Спасибо, Ян, — ответил я, — а теперь мы с капитаном покурим, а вы поговорите друг с другом, но не больше двух–трех минут.

Аркатов и я присели на скамейку, глядя по сторонам, покуривая и перебрасываясь словами.

— Пора! — сказала Зося.

Она грациозно присела, прощаясь с нами.

— До вечера! — сказал я, пожимая ей руку.

— До завтра, сестренка! — взволнованно проговорил Кружельник.

Светлое платьице девушки мелькнуло в аллее. Помахав ей вслед, мы вернулись в «Пель–Мель», где я сделал ненужные мне покупки.

— Не появлялся еще Таги–Заде? — спросил я генерала.

— Ну и хитер полковник. Ох, хитер, — засмеялся он. — Да не делайте невинного лица! Вы же отлично знаете, что господин Таги и не думает улетать с вами.

Мы прогуливались по саду, ожидая появления Елены Павловны.

— Они убедились, что вы действительно улетаете в Баку, значит… — Он многозначительно взглянул на меня. Я засмеялся и кивнул.

— Когда едете к Барк?

— К десяти.

— А вернетесь?

— Думаю не задерживаться.

— Ну, это будет зависеть не от вас. Во всяком случае, когда бы ни вернулись, мы разыграем последнюю сцену у микрофона.

— Трогательное прощание друзей?

— Именно. А вот и Елена Павловна, — прервал он нашу беседу, завидя Кожанову.

Обед прошел весело. Генерал был в ударе. Он много и интересно рассказывал Аркатов удачно острил. Я поддерживал компанию.

За сладким заговорили о тегеранском базаре.

— Не люблю этот бесконечный шум и вопли… И вообще говоря, экзотика никогда не увлекала меня, — сказала Кожанова. — Мой идеал — тихие равнины центра России, речки, обрамленные березкой и кленом, широкие поля с золотой пшеницей и спокойные села с трудолюбивыми колхозниками в них.

— Русачка! — довольным голосом сказал генерал.

— Люблю свою страну. И горы, и ее моря, и тундру… но жить и умереть хотела бы у себя где–нибудь под Воронежем или Тамбовом.

— А вы откуда родом? — спросил генерал.

— С Дону — я казачка, — ответила она. — Однако, где же этот элегантный господин?

— Таги–Заде? — рассеянно спросил я.

— Тот, что хотел лететь с нами.

— Бегает по инстанциям… Не так–то легко получить за один день все нужные бумаги.

— Не получит — не полетит, — улыбнулась Кожанова.

— Не велика беда. И что ему так приспичило. Не улетит сегодня, улетит через неделю. Ведь, надеюсь, вы посетите нас снова? — любезно спросил генерал.

— Охотно. Кроме базара, я еще ничего не видела в Тегеране.

— Товарищ генерал! К вам хозяин дома пришел, прикажете допустить? — доложил дежурный.

Еще в дверях Таги–Заде сделал сокрушенное лицо и, разводя руками, горестно сказал:

— Все против меня. И в посольстве, и в министерстве, и у консула — везде один ответ: «Не раньше, чем через пять дней…»…

— Ну, полетите со мною в следующий раз, — сказала Кожанова.

— Да, но дела! — вздохнул Таги–Заде.

— Не хотите ли бокал вина за здоровье Елены Павловны? — спросил я.

— С радостью. Такая хорошенькая женщина и… летчик. Все время в воздухе, в опасности… Нет, наши женщины этого не умеют. Ваше здоровье, — чокаясь, учтиво сказал он и, обратившись ко мне, добавил: — За благополучный полет!

Таги–Заде выпил, раскланялся и ушел. Спустя несколько минут уехала и Кожанова.

Я прошел к Сеоеву и Кружельнику и, сидя в их уединенной комнатушке, детально, со всеми подробностями рассказал им план нашего ночного действия. Кружельник внимательно слушал, изредка переспрашивая меня. Пылкий и экспансивный осетин держался иначе.

— Ах, сволочи–бандиты!.. Жаль, у меня кинжала с собой нету, я им всем башки посрубил бы! — вскакивая с места и размахивая руками, восклицал он.

— Спокойней, спокойней! Ваши кулаки, товарищ Сеоев, могут пригодиться лучше кинжала. Только помните, товарищи, ни одного звука, ни одного движения без приказа…

— Зосе угрожает опасность? — выслушав меня, спросил Кружельник.

— Да! И большая. Я не могу скрывать от вас этого.

— Я предполагал это. Как мы сможем помочь ей? — с тревогою спросил он.

— Еще не знаю! Все выяснится позже, когда я увижусь с нею.

— Надеюсь на вас, обыватэлю полковник. Я знаю, что и вам дорога моя сестренка.

— Очень, Ян, так дорога, что я не нахожу слов выразить это.

Сеоев скрипнул зубами и, схватив в свои огромные ручищи затрещавший стул, сказал:

— У–у, гяур ма биль!.. [31]Попались бы эти гады в мои руки!..

Не выдержавшая его ярости спинка стула с треском переломилась. Как ни тяжела была тема нашего разговора, но мы с Кружельником не выдержали и рассмеялись, глядя на удивленное лицо не ожидавшего такого эффекта гиганта.