Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

Но я уже взял себя в руки. В том, что говорил Эдингер, не заключалось ничего экстраординарного: всегда можно было ожидать, что гестапо нападет на след кого–нибудь из нас. Гораздо важнее было понять, почему он считает возможным или нужным сообщить мне о провале Железнова. Эдингер, как я полагал, играл со мной в доверие. Но поскольку он не сомневался в том, что я капитан Блейк, он пытался выяснить, не связан ли я, англичанин, с союзниками Англии по войне, с русскими партизанами и коммунистами, и, выдавая мне Железнова, давал возможность порвать эти связи, если они существовали. Для гестапо капитан Блейк был гораздо более значительной фигурой, чем шофер Чарушин; предоставляя мне возможность отмежеваться от своего шофера, тем самым гестапо пыталось сохранить меня для себя. Поэтому Эдингер пошел еще дальше. В его глазах, совсем как у хорька, когда тот настигает свою жертву, загорелись желтые искорки, он лег грудью на стол и негромко сказал:

— Донесения о Чарушине лежат у меня в столе, и я совершенно доверительно скажу вам, что через день или два отдам приказ об аресте этого человека. Лично вы можете не беспокоиться: вас потревожат лишь на самое короткое время…

Что мне оставалось делать? Высказать свое недоверие Чарушину? Усилить подозрения Эдингера? Это не было бы полезно. Решительно взять под свою защиту? Тоже вызвало бы подозрения. Следовало лишь удивляться и удивляться.

— Удивительно! — воскликнул я. — Чарушин — отличный шофер, я очень им доволен. Он не вызывает подозрений даже у такой недоверчивой женщины, как госпожа Янковская!

Как раз у Янковской–то Железнов и вызывал подозрения. Я приплел ее потому, что она пользовалась значительным влиянием в нацистских кругах, но ответ Эдингера поверг меня в изумление.

— Госпожа Янковская! — насмешливо сказал он. — Хоть она и ваша сотрудница, знаете вы ее недостаточно. Кто вам сказал, что это не она направила наше внимание на вашего шофера?

Если в этом была хоть доля правды, то налицо предательство. Она действовала вопреки мне и против меня.

— Но позвольте, — возразил я. — Я наблюдал за Чарушиным достаточно тщательно. Он выполняет весьма серьезные поручения. Конечно, он не посвящен в мои отношения с вами, он убежден, что служит британским интересам…

— Вы серьезный разведчик, Блейк, но в данном случае этот Чарушин играет на ваших английских чувствах, — укоризненно сказал Эдингер. — Его подослали к вам, и если он вас еще не убил, то только потому, что ему удобно прятаться в вашей тени. Мы давно к нему присматриваемся. Впрочем, не буду скрывать: так же, как и к вам. Но если вас не в чем упрекнуть, ваш шофер уличен…

Вот когда я убедился, как был прав Пронин, удерживая меня от участия в каких бы то ни было делах Железнова, — он видел дальше и больше меня. Молодые бойцы часто ропщут, когда их держат в резерве, но опытные командиры лучше знают, кого и когда надо ввести в бой.

— Не смею больше спорить, — холодно произнес я, показывая, однако, что я еще не вполне убежден Эдингером. — Я только прошу вас повременить с арестом: мне хочется самому убедиться в предосудительных связях Чарушина.

— Своей защитой Чарушина вы компрометируете себя! — раздраженно ответил Эдингер. — Вас, как англичанина, волнует не существо, а форма. Я заверяю вас, что с вашим шофером будет поступлено по закону. Положитесь на нас, предоставьте его собственной судьбе, поймите, для вас это наилучший выход…

Эдингера вообще трудно было переубедить, а в данном случае просто невозможно. По–видимому, он нацелился на Железнова очень основательно. А может быть, и не только на Железнова! Но все это могло быть и провокацией; прямых улик против меня не имелось. Выполняя приказание Пронина, я вел себя очень осмотрительно, но мне могли неспроста сообщить о предстоящем аресте Железнова: исчезни Железнов, будет очевидно, что это я предупредил его.

Тут опять появился гауптштурмфюрер Гаусс.

Вероятно, когда Эдингер говорил Гауссу о «задании особой важности», он хотел показать мне образец немецкой быстроты и аккуратности.

— Разрешите, господин обергруппенфюрер? — спросил Гаусс деревянным голосом.

— Да, да! — сказал Эдингер. — Узнали что–нибудь?

Гаусс молча подал Эдингеру узкий листок бумаги. Эдингер взглянул на него и тотчас передал мне.

На листке значилось: «Мадона, Стрельниеку, 14».

— Это все? — спросил Эдингер.

— Адрес ветеринарного врача Озолса, — ответил Гаусс. — Он живет в Мадоне.

Возможно, подумал я, этот адрес и послужит ключом к списку. Я поблагодарил Эдингера и поспешил откланяться. Мне не хотелось возвращаться к скользкому разговору о Чарушине.

— Помните, о том, что произойдет с вашим шофером, не знает никто, — предупредил меня на прощание Эдингер. — Вы еще будете мне благодарны.

— Можете быть уверены, господин обергруппенфюрер, — заверил его я. — Хайлитль!

Я отсалютовал Эдингеру поднятой рукой и заторопился вниз, в машину.

— Давай! — сказал я.

Железнов включил мотор и удивленно посмотрел на меня.

— Что это ты как будто не в себе?

— Плохи, брат, наши дела, — ответил я. — Гестаповцы собираются тебя арестовать.