Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???]

Но разговоры разговорами и шутки шутками, а Цзян Шинин, как ни крути, был мягким по характеру и не мог по правде оставить кого-то на произвол судьбы, просто глазея. Он полюбовался смирным обликом этого Старейшего со всех сторон и наконец всё же взялся за бумажный талисман на лбу Сюэ Сяня.

Однако он неосмотрительно воспользовался рукой, пропитавшейся слезами Цзян Шицзин. А талисман Сюаньминя был необычным и вовсе не отрывался так легко.

В результате стоило Цзян Шинину взяться за талисман и дёрнуть вниз…

Большая часть его промокшей руки… порвалась.

Сюэ Сянь и Цзян Шинин оба растеряли слова.

— А-Нин, почему ты застыл там? — спросила Цзян Шицзин позади.

Тут же вздрогнув, Цзян Шинин подавил полное боли выражение, обернулся, спрятав порванную руку за спину, и с позеленевшим лицом через силу улыбнулся Цзян Шицзин:

— Ничего такого, я просто…

Не успел он закончить фразу, как дверь восточной комнаты, ничуть не церемонясь, шумно распахнули.

Разговор в помещении оборвал звук, с которым толкнули дверь, и все, кроме повёрнутого лицом к стене Сюэ Сяня, подняли головы, остолбенело глядя, как внутрь хлынула целая толпа. Возглавлял её человек с тремя длинными шрамами на лице; рослый и крупный, в самом расцвете сил, он походил на разбойника больше, чем кружок нищих на полу.

Они были не кем другим, как той самой театральной труппой.

Последним, кто вошёл, был удалившийся раньше Сюаньминь. Шагнув в комнату, он мимоходом закрыл за собой дверь, отгораживаясь от великого благодетеля Сюя и гостей снаружи.

Из главного зала в комнату смутно доносились обмен любезностями и весёлая болтовня, что неописуемым образом казались далёкими и затерянными, словно были укутаны во множество слоёв тумана и отделены несколькими улицами да улочками. Исключительно нереальные, они заставляли чувствовать, как холодок пробегает по загривку.

Очевидно, Сюаньминь привёл их всех в эту комнату потому, что собирался о чём-то спросить. Только не успел Сюаньминь начать, как мужчина с лицом в шрамах заговорил первым, извергая слова одно за другим:

— Вы понимаете, что это за место? Как вы можете так опрометчиво оставаться здесь?

Его взгляд упал на горшок, вокруг которого собрались нищие, и он сказал, хмуря брови:

— Есть столько мест, где можно укрыться от ветра и дождя, — в наши дни полно заброшенных монастырей, вы могли бы запросто найти один для себя, но вам понадобилось выбрать эту деревню, совсем страха не знаете!

— Ай… среди нас старики и дети, к тому же ещё тяжело больные. Они и ходить-то не в силах, что говорить о том, чтобы подняться на гору, — безысходно сказал один из нищих.

— Вы не местные? Не слышали о деревне Вэнь? — мужчина с лицом в шрамах хоть и злился, но когда говорил, помнил о том, чтобы понижать голос. — Не знаете, что здесь всё заброшено уже много лет? Тут ни единого живого человека, так откуда у вас смелость остановиться на привал здесь? Более того, вы пришли не раньше и не позже, а именно в такое время! Вы не понимаете? Ни один из тех, кто в комнате снаружи, не человек!

Выражения лиц Цзян Шинина и Лу Няньци вмиг стали сложными. В конце концов эта сцена, где буквально один призрак наставлял быть осторожным с другим призраком, в самом деле была причудливой.

Однако лишь несколько человек в комнате знали ситуацию, остальные же ни о чём даже не подозревали и горячо поддерживали выступление мужчины с лицом в шрамах.

— Понимаем! Не только понимаем, но и слышали немало пересудов, мол, каждый год в конце одиннадцатого месяца здесь слышны голоса, и разговоры, и кашель, да ещё и театральное… — нищий остановился на середине фразы, заметив вдруг, что стоящий позади мужчины с лицом в шрамах держит в руках несколько театральных костюмов и длинную бороду. — Пение… — договорил нищий исключительно ровно, позеленев лицом.

Увидев выражения собравшихся, мужчина с лицом в шрамах беспомощно качнул головой:

— Мы действительно выступаем здесь, но это не то же самое…

Он взглянул на деревянную дверь, словно сквозь неё смотрел на людей снаружи, и вздохнул:

— Мы родом из этих мест, выросли, сызмала ев здешний рис и пив здешнюю воду. Великий благодетель Сюй был добр к нам, если бы не он, никто в нашей труппе не дотянул бы и до двенадцати, — он сделал паузу и продолжил: — Изо дня в день, из года в год мы хотим как-то отблагодарить его, но у него всего в достатке, ему лишь нравится смотреть спектакли. В обычные дни наша труппа странствует по миру, и в любом месте мы как дома, но каждый одиннадцатый месяц спешим сюда, спешим спеть для великого благодетеля Сюя в его день рождения, чтобы он улыбнулся. В конце концов, это такая малость — капля в море. Мы выступаем так десять лет…

— Десять лет? — отозвался пожилой нищий. — Вы приезжали выступить, когда этот великий благодетель Сюй был жив, — это ладно, но он уже умер, почему вы всё ещё приезжаете петь из года в год?

— Мы пообещали, — тепло улыбнулась пожилая госпожа из труппы. — Пообещали в прежние годы. Если только он будет слушать — мы будем петь. Из года в год он здесь, так как мы можем не приехать?