Медный кувшин

— Нет, Гораций, — сказала Сильвия откровенно, — я не думаю, чтобы это сделали вы. Но я думаю, что вы знаете, кто это сделал. И лучше скажите мне это сейчас же.

— Если вы уверены, что вы выдержите, — отвечал он, — я вам расскажу все. — И, насколько можно короче, он передал ей, как он раскупорил медный кувшин, и все, что из этого вышло.

Оказалось, что Сильвия выслушала это гораздо спокойнее, чем он ожидал, может быть, так как сна была женщина, для нее было некоторым утешением напомнить ему, что она предсказала ему нечто подобное с самого начала.

— Но, конечно, я никогда не думала, что это будет так ужасно, — сказала она. — Гораций, как могли вы быть таким легкомысленным, что позволили такому большому злому существу выскочить из кувшина?

— Я думал, что там какая-нибудь рукопись, — сказал Гораций, — пока он не вышел оттуда. Но он вовсе не «большое злое существо», Сильвия. Это просто добрый старый джинн. И он рад сделать для меня все. Нельзя быть благодарнее и великодушнее, чем он.

— Вы называете это великодушным: превратить бедного милого папочку в мула? — спросила Сильвия, и верхняя губа ее обиженно поднялась.

— Это была оплошность, — сказал Гораций, — он не имел злого намерения. У них, в Аравии, делают подобные вещи… или делали в его времена. Конечно, это не служит ему извинением. Но все же он не так уж молод и был закупорен столько веков, что это могло сузить его кругозор. Вы должны постараться быть к нему добрее, моя дорогая.

— Нет, — сказала Сильвия, — если он не извинится перед папой и не вернет ему прежний облик.

— Ну, конечно, он это сделает, — отвечал Гораций с уверенностью. — Я заставлю его это сделать. Я больше не хочу выносить его глупостей. Боюсь, что я был слишком снисходителен к нему из боязни его обидеть, но на этот раз он зашел слишком далеко, и я примусь за него серьезно. Он всегда готов поступить правильно, как только ему докажешь, что он был неправ… только ему надо так долго доказывать, бедному старикашке!

— Но когда же, по вашему мнению, он… поступит правильно?

— О, сейчас же, как только я увижу его опять.

— Да, но когда вы увидите его опять?

— Этого я не могу сказать. Он теперь отправился… в Китай, или в Перу, или еще куда-нибудь.

— Гораций! Значит, пройдут месяцы и месяцы, пока он вернется?!

— О, нет, нет! Он может слетать туда и обратно в несколько часов. Он — проворный старец для своих лет. А пока, моя дорогая, самое главное, это — поддержать бодрость вашего отца. Так, что я думаю, мне лучше… Я как раз говорил Сильвии, — сказал он, когда г-жа Фютвой вернулась в комнату, — что я хотел бы видеть профессора сейчас.

— Это совершенно, совершенно невозможно! — был нервный ответ. — Он в таком состоянии, что не может видеть никого. Вы не знаете, каким раздражительным его делает подагра.

— Дорогая г-жа Фютвой, — сказал Гораций, — верьте мне, я знаю больше, чем вы предполагаете.

— Да, мамочка, милая, — добавила Сильвия, — он знает все… действительно все. И может быть, папочке будет полезно повидаться с ним.

Г-жа Фютвой беспомощно упала на диван.

— О, господи! — сказала она. — Я не знаю, что сказать. Я положительно не знаю. Если бы вы видели, как он стал кидаться при одном предложении позвать доктора.

Про себя (хотя, конечно, этого нельзя было сказать вслух) Гораций подумал, что ветеринар был бы более к месту, но тем не менее убедил г-жу Фютвой проводить его в кабинет мужа.

— Антон, душа моя, — сказала она, слегка постучав в дверь, — я привела Горация Вентимора повидаться с тобой на несколько минут, если можно.

Судя по звукам яростного фырканья и топота за дверью, профессор разозлился за такое вторжение к нему.

— Мой милый Антон, — сказала преданная жена, отперев дверь и повернув ключ изнутри, после того, как пропустила Горация, — постарайся быть спокойным. Вспомни, что внизу ведь прислуга. Гораций так хочет помочь тебе.

Что касается Вентимора, то он утратил способность говорить: так невыразимо его потрясла перемена в наружности профессора. Он никогда не видывал мула в более плачевном состоянии и более скверного характера. Большая часть из легкой мебели была уже превращена в мелкие щепки, стеклянные дверцы от книжного шкафа треснули и частью были разбиты, драгоценные египетские сосуды из глины и стекла валялись на ковре, превращенные в осколки, и даже мумия, хотя все еще улыбалась с прежней загадочной веселостью, сильно пострадала от профессорских копыт.

Гораций инстинктивно почувствовал, что тут всякая обычная сочувственная фраза прозвучит фальшиво. Поза и мимика профессора невольно напомнили ему «Блондина Осла» — шутку, виденную им в цирке, в момент, когда осел становился мрачным и упрямым. Только на представлении он смеялся до упаду над Блондином Ослом, а теперь как-то не чувствовал склонности к смеху.

— Верьте мне, профессор, — начал он, — я не стал бы беспокоить вас таким образом, если бы не… Смирно, пожалуйста, профессор, не брыкайтесь, пока не выслушаете меня до конца.