Медный всадник

– Но почему ты? – продолжал Александр. – Даша вполне способна отоваривать карточки, хотя бы несколько раз в неделю. Или по крайней мере ходить с тобой. Да и Марина тоже. Почему они все свалили на тебя?

Татьяна не знала, что сказать. Сначала ей было слишком холодно, так что даже зубы стучали. Потом она немного согрелась, но зубы все равно стучали. Внезапно она подумала: а в самом деле, почему именно она каждый день бредет сюда под бомбами, обстрелом, в холоде и темноте? Почему никто не поможет? Потому что Марина съест половину по пути домой. Потому что мама шьет. Потому что Даша стирает. Кого еще послать? Бабушку?

Александр никак не мог успокоиться, и, хотя молчал, лицо по-прежнему оставалось сердитым. Татьяна осторожно коснулась его плеча. Он отодвинулся.

– Почему ты злишься на меня? – удивилась она. – Из-за того, что я поднималась на крышу?

– Из-за того, что ты… – Он осекся. – Из-за того, что ты не слушаешь меня, – вздохнул он. – Я не на тебя злюсь, Тата. На них.

– Не нужно, – попросила она. – Так уж вышло. Лучше буду ходить сюда, чем стирать.

– Неужели Даша так часто стирает? Это тебе следовало бы спать допоздна шесть дней в неделю, а не ей.

– Слушай, ей и без того тяжело. Я начала ходить…

– Ты начала ходить, потому что они так решили, а ты согласилась. После чего они решили, что ты со сломанной ногой можешь и готовить на всех, и ты опять согласилась.

– Александр, но почему ты расстраиваешься? Я делаю, что мне велят, только и всего.

Александр скрипнул зубами.

– А ты делаешь, что я велю? Держишься подальше от гребаной крыши? Спускаешься в убежище? Перестала делиться продуктами с Ниной?

– Думаешь, их я слушаюсь больше? – поразилась Татьяна.

Очередь до них еще не дошла. Впереди стояли человек двенадцать. Это означало, что их слышат человек двенадцать впереди и столько же сзади.

– По-моему, ты сказал, что не сердишься на меня.

– Я не потому… хочешь знать, что меня так бесит?

– Да, – равнодушно согласилась она, потому что на самом деле такие вещи ее давно перестали интересовать.

– Ты все время пляшешь под их дудку.

– И что?

– Все время, – повторил он. – Они говорят: иди – ты идешь. Они говорят: дай – ты спрашиваешь: сколько? Они говорят: убирайся – ты киваешь головой и исчезаешь. Они говорят: нам нужен твой хлеб, твоя каша, твой чай, твой…

Неожиданно сообразив, куда он клонит, Татьяна попыталась его остановить.

– Нет-нет, – умоляла она, качая головой. – Не надо…

Силясь не сорваться, сцепив зубы, Александр упрямо продолжал:

– Они говорят: он мой, и ты покорно отвечаешь: ладно-ладно, он твой, возьми его. Мне все равно. Ничто не имеет значения: ни еда, ни хлеб, ни жизнь, ни даже он, мне на все плевать. Я, Татьяна, способна уступить все, потому что не умею сказать «нет».

– Ох, Шура, – укоризненно вздохнула она. – И что ты такое…

Они замолчали, пока она протягивала карточки продавцу. На улице он отобрал у нее хлеб и понес сам. Она, сгорбившись, плелась рядом. Но он шел слишком быстро, и Татьяна за ним не поспевала. Ей пришлось замедлить шаги, но, увидев, что он и не думает сбавлять шаг, она остановилась.

– Что? – рявкнул он, оборачиваясь.

– Иди вперед, – отмахнулась она. – Не жди меня. Сил нет так бежать. Не волнуйся, я потихоньку добреду.

Он вернулся и протянул руку:

– Пойдем. Немцы тоже собираются отпраздновать седьмое ноября внеочередным налетом. И помяни мое слово, бомбежка до вечера не кончится.

Татьяна взяла его под руку. Ей хотелось плакать. Хотелось идти рядом. Хотелось немного согреться. Ботинки, подошвы которых были подвязаны бечевкой, протекали. Боль терзала измученное, разбитое сердце, которое бечевкой не свяжешь…

Они пробирались сквозь снег, упорно уставясь в землю.

– Я не отдала тебя другой, Шура, – вымолвила наконец Татьяна.

– Нет? – горько усмехнулся он.

– Как ты можешь? Я сделала это ради сестры, а ты изображаешь все так, словно я сделала подлость! Как только не стыдно?

– Стыдно. Ужасно стыдно.

Она крепче сжала его руку.

– Это ты должен быть сильным, но я до сих пор не видела, чтобы ты особо за меня боролся.

– Я каждый день борюсь за тебя, – возразил Александр, снова ускоряя шаг.

Татьяна немедленно дернула его за рукав и беззвучно рассмеялась: даже задор куда-то пропал, смытый вновь нахлынувшей слабостью.

– Ну да, если можно назвать борьбой женитьбу на Даше.

Но тут небо раскололось оглушительным грохотом, сопровождаемым пронзительным свистом. Только все заглушали тревожные сирены ее сердца.

– Сейчас, когда Дмитрий умирает и, можно сказать, сошел со сцены, ты вдруг осмелел! – воскликнула она. – Можно о нем не беспокоиться и позволять себе всякие вольности даже в присутствии моей семьи, а теперь ты вдруг приходишь в ярость из-за того, что давным-давно было и прошло. Ну так вот, я не желаю ничего слушать! Плохо тебе? Иди женись на Даше. Сразу станет легче!

Александр остановился и потянул ее за собой в дверной проем подъезда. И тут началось по-настоящему. Словно небеса разверзлись, и оттуда посыпались бомбы, бомбы, бомбы…