Медный всадник

– Скоро мы выберемся из густого леса…

– Все равно поцелуй меня, – попросил Александр.

– Правда?

– Правда.

Медовые губы легко коснулись губ Александра. Она прижалась к нему щекой.

– Шура, открой глаза.

– Нет.

– Открой.

Александр послушался.

Татьяна в упор смотрела на него сияющими глазами. И вдруг трижды моргнула. Очень быстро.

Потом выпрямилась, сделала серьезное лицо и, приветственно подняв руку, прошептала:

– До встречи, майор. Приятных вам снов.

– До встречи, Таня, – отозвался он.

Она отошла к изножью. «Нет! – хотел крикнуть он. – Нет, Таня, вернись!» С чем он может оставить ее, что может сказать, какое единственное слово может оставить… ей, для нее? Единственное слово для его жены!

– Татьяша! – окликнул он. Господи, как звали хранителя музея?..

Она оглянулась.

– Помни Орбели[21]…

– Таня! – вновь позвал доктор. – Пожалуйста, подойдите!

Она досадливо сморщила носик и пробормотала:

– Прости, родной, мне нужно бежать. Скажешь, когда увидимся в следующий раз, хорошо?

Он кивнул.

Татьяна шагала мимо коек, улыбаясь пациентам и вызывая ответные улыбки на исхудалых лицах. Попрощалась с Инной, остановилась на секунду, чтобы поправить чье-то одеяло. У самой двери что-то сказала доктору, засмеялась, в последний раз посмотрела на мужа, и в глазах по-прежнему светилась любовь.

Дверь за ней закрылась. Вот и все…

Татьяна, не страшись ни ужаса ночного, ни стрелы летящей днем… ни чумы, бродящей во тьме, ни разрушения, нагрянувшего в полдень. Тысяча падет у ног твоих и десять тысяч у правой руки твоей, но повергнет тебя…

Он незаметно перекрестился, сложил на груди руки и стал ждать. И думал о последних словах отца.

«Ах, папа, я видел вещи, за которые отдал и погубил свою жизнь, но узнаю ли когда-нибудь, сумел ли построить что-то своими изношенными инструментами?»

Босая Таня стояла навытяжку перед Александром в своем желтом платьице. Из-под его пилотки выглядывали ее золотые косички. Лицо светилось восторженной улыбкой. Она лихо отдала честь.

– Вольно, Таня, – бросил он, повторяя жест.

– Спасибо, капитан, – кивнула она, подходя ближе и становясь на носки его сапог.

И поцеловала в подбородок: выше она достать просто не могла, если только он не наклонял голову. Он привлек ее к себе, но она отбежала и повернулась к нему спиной.

– А теперь я падаю. И попробуй меня не поймать. Готов?

– Уже целых пять минут. Падай наконец!

Ее радостный визг разнесся по всему лесу. Она стала медленно валиться на землю, но он подхватил ее и поцеловал.

– Ладно, – выговорила она сквозь смех, повиснув у него на шее. – Теперь твоя очередь.

Прощай, моя лунная песня и мое дыхание, мои белые ночи и золотые дни, моя чистая вода и мой огонь. Прощай, и дай тебе Бог обрести лучшую жизнь, снова найти утешение и свою неземную улыбку, и когда твое любимое лицо снова засветится в лучах западного восхода, знай: все, что я испытывал к тебе, было не напрасно. Прощай и верь, моя Татьяна.

Озарен луною бледной

1

Татьяна сумела забежать в реанимацию только к концу утра. Войдя в деревянное здание, в котором когда-то размещалась школа, она заглянула в палату и обнаружила, что койка Александра занята. Такого она не ожидала. Не ожидала увидеть нового пациента, тяжело раненного солдата без рук и ног, и сейчас недоуменно таращилась на него, подумав сначала, что, наверное, ошиблась. Пришлось всю ночь сидеть рядом с умирающими. До утра не дотянуло семь человек.

Но нет, это реанимация. Вот Лев на койке под тридцатым номером. Что-то читает. Две соседние с Александром койки тоже пусты. Николай Успенский, раненый с одним легким, и лежавший рядом сержант исчезли.

Но почему на койку Александра положили кого-то другого?