Медный всадник

Татьяна не могла представить такое существование. И вообще не могла ничего представить, кроме больничной койки, больничного окна, выходящего на Греческую улицу, пшенки на завтрак, супа на обед и вареной курицы на ужин. Неужели Александр не догадается прийти один? Без Даши и Дмитрия? Она хотела сказать, как была не права. Сказать, что не должна была так с ним обращаться. Хотела, чтобы он обнял ее.

Все померкло. Все стало ненужным. Даже смешные рассказы Зощенко об иронических реалиях советской жизни больше не казались забавными.

Целыми днями Татьяна лежала в палате, а по ночам не могла спать. Слезы в глазах матери разрывали ей сердце, а молчание отца терзало хуже всякой пытки. Угнетало сознание собственной неудачи, может, все-таки нужно было более рьяно искать Павла?

Но больше всего ее изводило отсутствие Александра.

Сначала она каялась, потом рассердилась, теперь злилась на себя за то, что сердится. Потом оскорбилась. И в конце концов смирилась.

И когда она уже решила, что все пропало, пришел Александр, в тот момент, когда она меньше всего его ждала: сразу после обеда. И принес ей мороженое.

– Спасибо, – едва слышно выдавила она.

– Пожалуйста, – так же тихо ответил он и сел на постель. – Я патрулирую город. Хожу по улицам, смотрю, чтобы все окна были заклеены, а на улицах не происходило беспорядков.

– Один?

– Нет, – вздохнул он, закатывая глаза. – Во главе отряда из семи пожилых мужчин, в жизни не державших в руках винтовки.

– Тогда научи их. Ты, должно быть, хороший учитель.

– Мы только что целое утро строили противотанковые заграждения на южном конце Московского проспекта. Теперь трамваи там не ходят. Зато Кировский до сих пор работает и выпускает танки. Решается вопрос об эвакуации заводов. Мало-помалу все уезжают на грузовиках и последних поездах… Таня! Ты меня слушаешь?

– Что?

Она наконец освободилась от оглушительного шума в ушах.

– Как мороженое?

– Очень вкусно. Неожиданный сюрприз.

– Очень рад. Но мне пора.

Он встал.

– Нет! – крикнула Татьяна и уже спокойнее попросила: – Подожди.

Александр снова сел.

Татьяна не могла придумать, что сказать ему, кроме ни к чему не обязывающих слов.

– Почему ты так долго не приходил?

– О чем ты? Я бываю здесь почти каждый день.

Они помолчали, глядя друг на друга.

– Я бы пришел один, – признался он, – но думаю, в этом мало смысла. Ни тебе, ни мне от этого лучше не станет.

Перед глазами Татьяны все поплыло. Вот он наклоняется над ней, смывая кровь с ее обнаженного тела.

Она едва не теряла сознания. Еще одна картина: она спит рядом с ним, в его объятиях, ее губы прижаты к его груди, руки касаются его. И она чувствует себя ближе к нему, чем к кому бы то ни было на земле. Она стоит в поезде на одной ноге, обняв его за шею. Его язык раздвигает ее губы… и вспоминать это больнее всего.

– Ты прав, я знаю, – прошептала она.

Александр снова встал, и на этот раз Татьяна его не остановила.

– До встречи, – сказал он, наклоняясь и целуя ее в лоб.

Что ж, хотя бы это, пусть утешение довольно слабое.

– Ты еще придешь? Если сможешь, конечно. Хотя бы на несколько минут.

– Таня… – начал он, вертя фуражку в руке.

– Да-да, – перебила она, – ты прав. Не приходи.

– Таня… кто-нибудь из сестер может проговориться твоим родным о том, что я здесь был. Разразится скандал. Это может плохо кончиться.

Но все же кончится!

– Ты прав, – повторила она.

После его ухода Татьяна снова стала терзаться угрызениями совести. Она плохая сестра, и это выяснилось при первом же испытании. Предать Дашу – что может быть хуже?!

2

Как-то ночью неделю спустя Татьяна проснулась с таким ощущением, словно кто-то погладил ее по лицу. Она хотела открыть глаза, но боялась прервать чудесный сон. Какой-то мужчина с большими руками, пахнущий водкой, гладит ее лицо. Татьяна знала только одного мужчину с большими руками, и хотя она не открыла глаз, но дышала так прерывисто, что он отстранился.

– Тата?

Господи, только бы сон длился и длился! Только бы Александр по-прежнему ее касался!

Она открыла глаза.

Это в самом деле оказался Александр. Фуражки на нем не было. А в карамельных глазах опять то же выражение: даже в темноте она могла его различить.

– Я тебя разбудил? – улыбнулся он.

Татьяна села.

– Кажется, да. Что ни говори, а уже середина ночи.

– Именно, – подтвердил он. – Около трех.

Он рассматривал ее одеяло, а она – его темную макушку.

– Что случилось? Ты здоров?

– Да. Просто вдруг захотелось увидеть тебя. Все время думаю, как ты тут одна. Тебе тоскливо? Скучно?

– Еще бы. А ты пил?

– Угу.

Он никак не мог собрать глаза в одну точку.

– Впервые за последнее время. Сегодня у меня нет дежурства. Мы с Маразовым немного выпили. Тата…

Сердце Татьяны заколотилось. Его руки лежали на одеяле. Ее ноги были под одеялом.