Медный всадник

– Да я бы с удовольствием, мама, только не умею, – отбояривалась Татьяна.

– Ничего тут нет сложного, – отрезала Даша.

– Да, Таня, – с улыбкой вставил Александр. – Ничего сложного. Сделай что-нибудь вкусненькое. Пирог с капустой или что-то в этом роде.

Почему нет? Пока нога заживает, нужно занять чем-то праздные руки. Нельзя же целый день сидеть в комнате и читать, даже если читает она русско-английский разговорник. Даже если перечитывает «Войну и мир». Невозможно постоянно думать об Александре.

Костыли больно впивались в ребра, так что Татьяна перестала ими пользоваться. И поковыляла в магазин прямо так, в гипсе. Первое, что она приготовит в своей жизни, будет пирог с капустой. Хорошо бы испечь и пирог с грибами, но в магазине грибов не продавали.

Для того чтобы освоить дрожжевое тесто, потребовались три попытки и пять часов труда. Кроме того, она сварила к пирогу куриный бульон.

К ужину пришли Александр вместе с Дмитрием. Татьяна, которая ужасно нервничала при одной мысли о том, что Александр попробует ее стряпню, намекнула, что неплохо бы им поесть в казармах.

– Как, и обойтись без твоего первого пирога? – поддразнил Александр.

Дмитрий ухмыльнулся.

Они ели, пили, обсуждали события дня, войну, эвакуацию, спорили, велика ли возможность найти Пашу.

– Таня, – вдруг спохватился отец, – не слишком ли он пересолен?

– Нет, – возразила мама, – она просто не дала тесту подняться. И лука слишком много. А яйца где?

– Таня, в следующий раз режь морковь в суп чуть крупнее, – вставила Даша. – И клади лавровый лист. Ты забыла лавровый лист.

– Ничего, – утешил Дмитрий, – для первого раза не так уж плохо.

Александр протянул ей тарелку:

– А по-моему, просто здорово! Не положишь мне еще пирога? Да и бульона тоже не мешало бы.

После ужина Даша снова отвела Татьяну в сторону.

– Посиди с Дмитрием на крыше, ладно? Совсем недолго. Он скоро вернется в казармы. Пожалуйста!

Соседские дети постоянно торчали на крыше, так что Дмитрий и Татьяна были не одни.

Зато Даша и Александр были одни.

Только бы не видеть его и ее! Его – весь остаток жизни! Ее – хотя бы две недели. Через две недели, когда кончится лето, Дашино увлечение развеется как дым. Холодной ленинградской зимы оно не выдержит.

Но как может Татьяна не видеть Александра?

Пусть она может лгать всем остальным, но только не себе. Она целый день боялась дышать, до самого вечера, в ожидании его шагов по коридору. Последние две ночи он останавливался у ее двери, улыбался и здоровался.

Татьяна отвечала, краснея и глядя в пол. Она не могла без дрожи встретиться с ним глазами.

Потом она кормила его.

Потом Даша отводила Татьяну в сторону и снова просила…

Татьяна была полна решимости забыть Александра. Она с самого начала знала, как правильно поступить, и была готова исполнить долг.

Но почему ее унижают и не дают спокойно жить? День за днем, ночь за ночью… Почему с таким хладнокровием растравляют раны?!

По мере того как шли дни, Татьяна все глубже осознавала, что она слишком молода, чтобы скрывать ту боль, которая накопилась в сердце, но достаточно взрослая, чтобы знать: по ее глазам можно читать, как по открытой книге.

Она боялась, что Дмитрий в любую минуту поймет все, стоит ей взглянуть на Александра, или задастся вопросом: погодите, а почему она смотрит на него? Или еще хуже: почему ее глаза так блестят? Почему она не может смотреть на него, как на всех остальных? Как сам Дмитрий смотрит на Дашу? Как Даша смотрит на него?

Смотреть на Александра означало позор и осуждение. Не смотреть – значит наверняка себя выдать.

А Дмитрий, похоже, обладал сверхъестественной способностью улавливать все. Опущенную голову… взгляд украдкой… Его спокойные, подмечающие каждое движение глаза не отрывались от Александра. От Татьяны.

Александр был старше. И лучше умел притворяться.

Обычно он обращался с ней так, словно впервые встретил вчера или сегодня, час назад, может, за час до полуночи, до выпивки, до очередной затяжки. Как бы то ни было, он умудрялся дать понять, что она для него ничто. И он для нее ничто.

Но как? Как он сумел утаить их вечерние прогулки, когда он ждал ее на остановке у Кировского, утаить свои жадные руки на ее груди, свои губы на ее губах и все, что он сказал ей? Как утаил от всех Лугу? Лугу, где он обмывал ее окровавленное тело? Когда она лежала нагая рядом с ним, а он целовал ее волосы и нежно обнимал под неустанный стук своего взволнованного сердца? А когда они оставались одни, Александр смотрел на Татьяну так, будто во всем мире не было никого, кроме нее.

Неужели все это было ложью?

Неужели все это ложь?

Может, так поступают все взрослые? Целуют твои груди, а потом делают вид, будто ничего не произошло? И чем лучше они способны притворяться, тем больше у них жизненного опыта?

А может, они целуют твои груди, и это в самом деле ничего не значит?

Как это возможно? Ласкать кого-то и считать, что это в самом деле ничего не значит?

Наверное, если вы можете проделывать такое, у вас много жизненного опыта…