Медный всадник - Это ВАМ не Медный змий...

И странен мне его приветливый язык.

Смешон, участия кто требует у света!

Холодная толпа взирает на поэта,

Как на заезжего фигляра: если он

Глубоко выразит сердечный, тяжкий стон,

И выстраданный стих, пронзительно-унылый,

Ударит по сердцам с неведомою силой, —

Она в ладони бьет и хвалит, иль порой

Неблагосклонною кивает головой.

Постигнет ли певца внезапное волненье,

Утрата скорбная, изгнанье, заточенье, —

«Тем лучше, — говорят любители искусств, —

Тем лучше! наберет он новых дум и чувств

И нам их передаст». Но счастие поэта

Меж ними не найдет сердечного привета,

Когда боязненно безмолвствует оно…

Аноним — Иван Александрович Гульянов (1789 — 1841 гг.), выдающийся египтолог, член Российской академии; в связи с предстоящей женитьбой Пушкина послал ему, не подписывая своего имени, приветственное стихотворение, выражая уверенность, что семейное счастье послужит для поэта источником новых творческих вдохновений. Знал ли Пушкин, кто такой был И.А.Гульянов? Знал. “Ответ анониму” написан в знаменитую Болдинскую осень 26 сентября 1830 года, т.е. хронологически где-то между завершением “Барышни-крестьянки” (20 сентября 1830 г.) и началом “Домика в Коломне” (9 октября 1830 г.). А годом ранее о Гульянове в письме, написанном по-французски, Пушкина извещает П.Я. Чаадаев:

“Мое самое ревностное желание, друг мой, — видеть вас посвященным в тайны века. Нет в мире духовном зрелища более прискорбного, чем гений, не понявший своего века и своего призвания. Когда видишь, что человек, который должен господствовать над умами, склоняется перед мнением толпы, чувствуешь, что сам останавливаешься в пути. Спрашиваешь себя: почему человек, который должен указывать мне путь, мешает мне идти вперед? Право, это случается со мной всякий раз, когда я думаю о вас, а думаю я о вас так часто, что устал от этого. Дайте же мне возможность идти вперед, прошу вас. Если же у вас не хватает терпения следить за всем, что творится на свете, углубитесь в самого себя и в своем внутреннем мире найдите свет, который безусловно кроется во всех душах, подобных вашей. Я убежден, что вы можете принести бесконечную пользу несчастной, сбившейся с пути России. Не измените своему предназначению, друг мой.

Обозрения; Обратитесь с призывом к небу,

Почему Чаадаев, убежденный либерал и западник, искренне уверенный, что понял свой век и посвящен в его тайны, жалуется на то, что Пушкин мешает ему идти вперед? Видимо потому, что сам не способен различить где “зад”, а где “перед” на пути к истине. И не отсюда ли его видение России, как “несчастной и сбившейся с пути”? И этот человек дает советы поэту, завершившему “Бориса Годунова” и поднявшемуся в нем до понимания особого пути самобытности России-цивилизации.

Случайно ли, что к “Борису Годунову” Пушкин приступил вскоре после первого обращения к древнеегипетской теме, т.е. в декабре 1824 года? Нет, не случайно!

“Еще в 1824 — 25 гг., в уединении своего Михайловского, поэт, вдохновившись рассказом римского писателя Аврелия Виктора о Клеопатре, продававшей свои ночи, набросал на эту тему стихотворение — и, как видно из его черновых тетрадей, несколько раз возвращался к нему, то изменяя отдельные его части, то переходя к новому размеру стиха. Мысль о Клеопатре не покидала его среди «Подражаний Корану», черновых набросков из «Цыган» и «Годунова», среди пестрых строф «Онегина»… Но стихотворение так и осталось не отделанным и не оконченным в течение целых десяти лет. Он вспомнил о нем только в 1835 г. и задумал ввести его в рамку соответствующего рассказа”. [6]

Это внешняя сторона египетской темы, подмеченная (как видно из выше приведенного отрывка) еще в начале ХХ века. Содержательная же сторона её, оставшаяся незамеченной всеми толкователями пушкинского наследия, открывается лишь при внимательном сопоставлении следующих фрагментов текстов “Клеопатры” и “Египетских ночей”:

Благословенные священною рукой,

Из урны жребии выходят чередой,

И первый Аргилай, клеврет Помпея смелый,

Изрубленный в боях, в походах поседелый.

Презренья хладного не снес он от жены

И гордо выступил суровый сын войны,

На вызов роковых последних наслаждений,

Как прежде выступал на славный клик сражений.

Критон за ним, Критон, изнеженный мудрец,

Воспитанный под небом Арголиды,

От отроческих дней поклонник и певец

И пламенных пиров, и пламенной Киприды.

Последний имени векам не передал.

“Клеопатра”, 1824 год.

Благословленные жрецами,

Теперь из урны роковой