Медовые дни

Дед Нахум был одним из основателей кибуца, а какое-то время – даже секретарем правления. Пока не построили обувную фабрику. «Эти босоножки нас прикончат!» – гневно предрек он на общем собрании, но никто не прислушался к его предостережениям. Уже в первый год работы фабрика начала приносить доход, что позволило расширить бассейн, заасфальтировать дорожки, внести разнообразие в меню столовой и отправить больше молодежи на учебу. «Рвачи! Хапуги!» – бушевал дед Нахум на собраниях, на которые приходило все меньше народу. Он с грустью смотрел, как ликвидировали коровник, за ним – курятник, а на месте яблоневого сада возвели еще один фабричный цех. Сад вырубили за месяц до сбора урожая. На дорожках кибуца валялись раздавленные бульдозерами трупы незрелых яблок, и еще много дней в воздухе висел противный запах прокисшего компота. Однажды он схватил за грудки шедшего ему навстречу секретаря правления (это был отец Израиля) и заорал: «Вероотступник! Убийца! Твои проклятые босоножки убивают все, во что мы верили!»

Кибуцники их разняли, но дед Нахум все никак не мог успокоиться. Кончилось тем, что ему вызвали скорую.

Вернувшись после принудительного лечения, он, ко всеобщему удивлению, объявил: «Еду назад, в матушку Россию. Я перебрался в Палестину не для того, чтобы стать здесь мелким буржуем».

Никто не принял его слов всерьез, но он и правда начал готовиться к отъезду и первым делом ликвидировал в доме все признаки левантийского образа жизни, превратив его в «Москву Галилейскую»: купил на блошином рынке Городка-на-границе самовар, в лавке старьевщика в Портовом городе приобрел гипсовый бюст Ленина, ну а тома Пушкина и Лермонтова он и без того бережно хранил.

Затем он приступил к осуществлению своего замысла. То были времена железного занавеса, и московская баскетбольная команда «ЦСКА» только что продула в бельгийском Виртоне тель-авивскому «Маккаби». Дед Нахум разработал хитроумный и смелый план, как преодолеть все препятствия. Развесил на стенах большие карты; все промежуточные пункты своего путешествия пометил цветными кнопками; добавил неизвестно где добытые аэрофотоснимки погранзастав, а также обзавелся париками, накладными усами, набором для подделки паспортов и зимним снаряжением, поскольку часть пути намеревался проделать пешком по заснеженным ущельям в Татрах. Мошика, которого приемная мать послала к деду Нахуму отнести судки с едой (тот отказывался ходить в столовую), отчаянный план деда привел в восторг, и он предложил свою помощь. «Не нужна мне ничья помощь!» – рявкнул на него дед Нахум, но все же не прогнал мальчика (возможно, потому, что каждому нужен кто-то, кому можно довериться). Дед объяснил Мошику разницу между картами и аэрофотоснимками, объяснил, как изготовить фальшивый паспорт любой европейской страны, и даже раскрыл свой самый большой секрет: показал купленную у какого-то сомнительного типа в Городе грехов ручку а-ля Джеймс Бонд, стреляющую снотворными стрелками.

Дед Нахум был единственным, кто знал тайну Мошика, в которую проник случайно. Как-то ночью он прогуливался по кибуцу (он выходил только по ночам, чтобы ни с кем не встречаться) и услышал в кустах у реки подозрительный шум. Он взвел курок «беретты», которая всегда торчала у него за поясом, и пошел взглянуть: вдруг там арабские диверсанты. При виде открывшейся его взору картины он кашлянул и крикнул испуганному голому Мошику: «Ну ты даешь! Трахаешь невестку секретаря правления, а мне ничего не сказал? Тебе не стыдно? Когда натешитесь, жду в гости. Чаю попьем».

– Остерегайся этой женщины, – сказал он Мошику после этого чаепития. – Она напоминает мне мою покойную Эльку. От нее у тебя будут одни неприятности. Бросит она тебя.

В действительности «покойная» жена деда Нахума Элька не умерла, а сбежала в Англию с волонтером на двадцать лет ее моложе. Но дед Нахум объявил по ней шиву, чем вверг в ступор родственников, не понимавших, как им себя вести: то ли сидеть с ним в траурном шалаше, поставленном во дворе дома, то ли влепить ему пару затрещин и потребовать, чтобы он прекратил позорить их перед людьми.

– Даже глаза у твоей зазнобы бесстыжие, как у покойной Эльки, – добавил дед. – И ногти на ногах она тоже красит в красный цвет.