Медовые реки

   Что делалось в кухне, доходило в докторскую квартиру через Паню, которая все вызнавала с ловкостью ящерицы. Так гражданин Рихтер узнал, что Ага?ья уже больше не ест из одной чашки с мужем, молится только своему образку, а главное -- неистово постится. Игнат больше ея не бьет и все молчит. Одним словом, кухонная трагедия продолжала разыгрываться, оставаясь непонятной и загадочной. Сначала доктор отнесся к этой семейной мужицкой драме совершенно равнодушно, как к самому обычному проявлению жестокой народной тьмы, но потом начал интересоваться все больше и больше и как человек и как врач.   -- Должны же быть какия-нибудь основания Ага?ьиной психологии,-- разсуждал он.-- Раскол расколом, социальныя условия сами по себе, а по-моему, тут причины кроются гораздо глубже... Если, например, смотреть на Ага?ью, как на нервную больную?   -- Она и в действительности больная,-- подтверждала Прасковья Ивановна.-- Я уже говорила вам об этом. И Марья Тимо?еевна тоже больная, а ея дочь Пелагея форменный эпилептик.   -- Да, все это так... Но почему наклонность к истерии в Ага?ье приняла форму упорной религиозной мании? По-твоему, все простыя бабы истерички, но не все так неистово предаются спасению души. Чрезвычайно интересная и типичная форма психическаго разстройства...   С этой точки зрерия доктор и приступил к своему делу. Ведь факт -- все, а выводы и заключения приклеиваются к нему, как штукатурка к готовым стенам. Доктору начало казаться, что, по существу дела, и вся русская история только curriculum громадной народной истерии. Разве солдат, который идет в огонь, не истерически храбр? Наукой установлен факт, что все великие исторические герои были самые обыкновенные истерико-эпилептики, которым настоящее место в психиатрической больнице. А история, сама по себе, разве не есть история массовой истерии? Первые века христианства, эпоха крестовых походов, священная инквизиция, реформация, наш родной русский раскол -- все это только отдельныя звенья одной общей органической цепи. Ага?ья являлась в этом круговороте громадной исторической концепции только минимальным фактом, той бактерией, которая создавала незримо самую историю. И чем больше вдумывался доктор в находившийся пред его глазами материал, тем сильнее убеждался в его громадности и, рядом, в недостатке собственных средств для его изследования, проверки и точнаго научнаго анализа. Он походил на человека, который голыми руками хочет схватить раскаленное добела железо... Все это было и безсмысленно, и обидно, и как-то больно, больно той тупой болью, какая является только при серьезных хронических заболеваниях.   Чтобы быть последовательным, нужно было по частному вопросу об Ага?ье обратиться к ея родовому прошлому, как первоисточнику. Случай не заставил себя ждать. К доктору сразу явились отец и мать Ага?ьи, очень почтенные люди, составлявшие по-заводски "справную семью". Они часа два просидели в кухне, прежде чем решились безпокоить господ.   -- Ах, да, я очень рад вас видеть,-- с торопливой виноватостью заговорил доктор.-- Вы относительно Ага?ьи?   Отец Ага?ьи, рослый и сравнительно молодой мужик, тупо переминался на одном месте и ничего не отвечал. Красноречивее оказалась мать Ага?ьи, преждевременно состарившаяся женщина.   -- Все, дохтур, через Марью Тимо?еевну,-- быстро заговорила она, выступая вперед.-- Все через нее, поскуду...   Муж дернул ее за сарафан, но это оказалось безполезным   -- Она первую дочь заморила в скитах,-- продолжала мать Ага?ьи с нараставшим азартом.-- А вторая дочь Палагея ни к чему, вот она и ухватилась за нашу Ага?ью.   -- Для чего же ей именно ваша Ага?ья?-- спрашивал доктор, но понимая ничего.   -- Марья-то Тимо?еевна знает, для чего... У ней всякое лыко в строку. На части ее мало растерзать... У ней и тетка такая же была. В третьем году померла... Она вся в тетку.   -- Вы тетку Ага?ьи оставьте,-- заявил доктор, шагая по кабинету.-- А вот что мы будем делать с Ага?ьей?   Мать Ага?ьи, как и следует даме, в ответ расплакалась, а отец, переминаясь с ноги на ногу, заявил:   -- Конечно, Ага?ья, напримерно, нам единоутробная дочь, а промежду прочим у ней муж... Муж и должон отвечать за родную жену.   -- В таком случае, зачем вы пришли ко мне?-- спросил доктор, ставя вопрос ребром.   Кстати, через ту же всеведущую Паню он знал, что отец и мать Ага?ьи "прикержачивают", т.-е. тайно сочувствуют расколу, хотя и числятся православными. Это для доктора имело громадное значение, потому что (следовательно) Ага?ья только фактически довершала реальным фактом невыясненное стремление всей семьи.   -- Так, значит, как же быть?-- решительно поставил вопрос доктор.-- Мое дело сторона. Вам ближе знать...   Доктор смотрел на отца и мать Ага?ьи, как на первоисточники ея религиозной мании, а эти первоисточники решительно ничего не давали для собственнаго оправдания. Самая обыкновенная семья заводских рабочих -- и больше ничего. Никаких ненормальных признаков, кроме некоторой тупости и обычной русской апатии. Они говорили о родной дочери, как о постороннем лице, не проявляя ничего особеннаго.   -- Прасковья Ивановна, я в отчаянии,-- заявлял гражданин Рихтер.-- Отец и мать Ага?ьи -- совершенно нормальные люди.   -- Не может быть?!-- горячо протестовала Прасковья Ивановна.-- И вам говорю, гражданин Рихтер, не может быть!..   -- У меня уже составилась целая теория, а они ее нарушают самым безсовестным образом. Это какие-то пещерные люди, т.-е. я хочу сказать -- люди пещернаго периода.   Прасковья Ивановна выкурила, по крайней мере, две папиросы, пока ответила совершенно определенно и категорически:   -- Гаврила Гаврилыч, а я сочувствую вот именно этим пещерным людям. По наукам, как вам известно, я ушла не особенно далеко, но чувствовать могу. И если бы... да...   -- Если бы я был кучером Игнатом и бил тебя смертным боем...   -- Гаврила Гаврилыч, есть предел даже для шуток, а я говорю совершенно сесьезно...   -- Слушаю-с...   -- И слушайте... Я завидую вот этой самой Ага?ье, завидую, конечно, не потому, что она ходит в синяках, а тому, что у нея...   -- Спасение души?   -- Да!   Прасковья Ивановна не замечала, что она повторяется,-- все это она высказала еще раньше.   С Прасковьей Ивановной делалось что-то странное, чего раньше не было. Ну, скажите, пожалуйста, при чем тут какая-то кухарка Ага?ья?!. Гражданин Рихтер самым добросовестным образом отказывался что-нибудь понимать.   -- Прасковья Ивановна, ты, просто, как говорится, чудишь,-- категорически резюмировал все происходившее гражданин Рихтер.   -- Я?!..-- Она засмеялась и так странно засмеялась.-- Гражданин Рихтер, ведь вы никогда не думали о душе? Да? А правда, совесть, та маленькая правда, которая творится в четырех стенах?!..   Прасковья Ивановна плакала, смеялась и опять плакала, как живой препарат истерии. Гражданин Рихтер только махнул на нее рукой, потому что давно убедился в безполезности всяких средств, когда дело коснется дамских нервов. Да, есть именно дамские нервы, хотя и принято смеяться над этим определением, как есть нервы раскольничьи (читай: Ага?ья).