Медсанбат-0013

На прощание он пощекотал ей шею, как делал всегда, когда хотел подбодрить её, младшую. А Миша окликнул Настеньку у школы:

— Бабанова, посмотри на меня, на кудрявого. Подстригаться иду. В армию ухожу. До встречи с победой. — И он обнял её (так ей показалось) своим неподражаемым лучистым взглядом.

Такими они и остались в её памяти, такими и сопровождали её все это время. Она не видела их мертвыми, не могла поверить, что их нет в живых, не хотела верить в это. Все еще надеялась на чудо. И от врачей, и от солдат Настенька слышала немало историй, когда «люди приходят с того света», те, кого считали погибшими, оказываются живыми, на кого отправлены похоронки, оказывается, лежат в госпитале.

«Но вот этот Толик... Он-то уже не вернётся...»

— Что делать, Настенька, — утешала её Галина Михайловна. — Такая у нас работа. Надо привыкнуть, не показывать своих чувств. Надо крепиться. У нас тяжелые. В них обязаны мы вселять бодрость и весёлое настроение.

Настенька кивала в знак понимания, потом подошла к ведру с дождевой водой, умылась, причесалась и, подражая Галине Михайловне, тряхнула головой и быстрым шагом вошла в палатку.

21

В палатке находилось восемь послеоперационных. Двух после ампутации можно было эвакуировать. Еще трое не очень транспортабельны. Требовались хотя бы одни сутки, чтобы окончательно решить этот вопрос. Зато остальные трое нуждались в тщательном наблюдении и умелом лечении. Трогать их нельзя было никоим образом.

Особенно плох был танкист, лежащий в дальнем от входа углу, черный, словно обуглившийся от огня. Но он не обгорел, его просто обдало гарью и дымом, они въелись в поры так, что их не могли оттереть. Да и обрабатывать кожный покров опасно: каждое прикосновение вызывало у танкиста боль и стоны и могло кончиться шоком. Постников — так назвался танкист — просил: «Оставьте. Только не прикасайтесь». В теле его восемнадцать осколков. Один из них попал в живот и наделал бед. При операции ему удалили почти три метра кишечника.

Рядом с Постниковым лежал таджик Хабибуло, тоже после операции. Он постоянно просил пить, а пить ему не разрешалось.

И только третий, пожилой, усатый Яков Федорович, не жаловался, не стонал, просил только подойти Настеньку: «Присядь, ежели могешь. Дочка у меня младшенька така же».

Настенька присаживалась на лежанку, сделанную из крупных веток, и ободряюще улыбалась больному. Ему вроде бы становилось легче, и это радовало Настеньку. Ощущение, что она приносит пользу, не покидало её все Время, пока работала в госпитале, а особенно теперь, в медсанбате. Это ощущение являлось тем источником внутренней энергии, которая питала её, вызывая молчаливое восхищение окружающих: «Малявка, а такая двужильная!..»

Сейчас, едва она вошла в палатку, Яков Федорович поманил её взглядом, но не попросил, как в прошлые разы, присесть, а прошептал на ухо:

— Хабибуло тувалет бы навести. Он судно просить стеснятца, а в беспамятстве не совладал».

Настенька сама поняла, что произошло, но поблагодарила Якова Федоровича глазами и негромко позвала санитара.

Санитар Мельник в нечистом халате, висевшем на нем мешковато, приблизился расслабленной походкой, и Настенька заметила, как он измотался за эти трое суток.

— Помогите, — сказала она, стараясь не показать своего сочувствия санитару.

Галина Михайловна внушала: «Жалости никогда не проявляй. Она ослабляет и унижает человека».

Мельник поморщился, не скрывая отвращения к предстоящему делу, но не отказался, а стал помогать сестре.

— Заодно протрите его спиртом, — посоветовала Галина Михайловна, сидящая к ним спиной у изголовья танкиста.

Настенька не первый раз в душе восхитилась своим доктором, её способностью «видеть спиной», чувствовать, что происходит в палатке, и тотчас реагировать на все.

— Пить... пить... Вода надо... — попросил Хабибуло, когда вся процедура была закончена и он, переодетый в чистое бельё, снова лежал на спине.

Настенька смочила водой из поильника два марлевых тампона. Одним обтерла лицо и губы больного, другой подала ему.

Хабибуло неодобрительно прицокнул языком, но тампон взял и принялся сосать его, как ириску.

— Сходите в аптеку, — попросила Галина Михайловна. — Что-то система переливания не очень работает. Или пусть заменят, или эту наладят.

Мельник поспешил выполнить распоряжение. Настенька заметила, что он охотно выполняет распоряжения, связанные с уходом из палатки. Это была его маленькая хитрость: на улице он мог подышать чистым воздухом, перекурить по дороге, перекинутся словечком с товарищами.

Санитар быстро вернулся, уныло доложил:

— Они складываются. Санбат сниматься надумал.

— В армии «надумал» нет, а есть приказ, — поправила Галина Михайловна невозмутимым тоном, словно ей уже был известен приказ о передислокации.

— А как же мы? — не удержалась Настенька. Галина Михайловна подошла, положила ей руку на плечо:

— Мы не можем бросить раненых. Значит, кому-то их передадим и тоже поедем.

Они продолжали свое дело. К ним заглядывали капитан Чернышев, замполит, комбат. Они о чем-то уславливались с Галиной Михайловной, отзывая её для переговоров в тамбур.