Медсанбат-0013

— Вот это серьезно. Сейчас ответить не могу. Переговорю с кем нужно, тогда отвечу. Больше вопросов нет?.. Смир-но! Если есть офицеры, прошу остаться. Остальные, р-разойдись!

40

Офицеров оказалось больше, чем предполагал Сафронов. Человек двадцать, точнее — двадцать один. Даже двадцать два. Лейтенант Савич подошел чуть позже.

— У нас котелок на двоих, — объяснил он, принимая стойку «смирно».

— На двоих, значит, — сказал высокий офицер и накрыл небольшую голову лейтенанта своей огромной ручищей, как каской.

Все засмеялись. И лейтенант засмеялся. По этому доброжелательному смеху Сафронов догадался: высокий пользуется уважением товарищей.

Сафронов дождался, когда все успокоятся, и заговорил:

— Очень прошу помочь мне, товарищи. Во-первых, мы вдвоём — завтра должны прислать сестру — не справимся с вашим лечением, если нам еще и дисциплиной заниматься придется. Во-вторых, нас просто разгонит командование, если увидит все это сборище. Извините, конечно.

Офицеры молчали. Но это молчание означало понимание. Сафронов продолжал более уверенно:

— Раз это батальон, стало быть, в нем ну хотя бы две роты. А в каждой роте по два взвода. Отделения вы сами организуете. Так что кто желает вступить на вакантные должности?

Офицеры не отвечали.

Они держались с ним на равных, без того некоторого высокомерия, какое порой встречается у строевых офицеров по отношению к нестроевым.

«Значит, действия мои одобряют, — подумал Сафронов. — Но для них, вероятно, непривычна такая постановка вопроса».

— Тогда разрешите вот вас попросить быть одним из командиров рот, — обратился Сафронов к высокому офицеру.

— Старший лейтенант Новак, — отрекомендовался тот. — Но я не знаю... Здесь есть постарше. Вот капитан, — указал он на приземистого человека с асимметричным лицом.

— Ну что же, — согласился Сафронов. — Он будет командиром второй роты.

— Капитан Сенченко, — представился капитан и слегка щелкнул каблуками.

— Теперь командиры взводов, — сказал Сафронов, — четыре человека.

Когда назначения закончились, Сафронов извинился:

— Задержал вас. Но ничего не поделаешь. Ужинайте. А через полчаса новое построение, организационное.

Сафронова догнал старший лейтенант Горбач.

— Вот список, — сказал он, протягивая бумагу. И не сдержал восхищения: — Да вы, товарищ капитан, и в самом деле строевой. Я ведь насчет академии так... не сердитесь... Но вы просто знаете...

— У нас мало времени, — оборвал Сафронов. — Сейчас необходимо выписать медикаменты. Завтра отвезете в медсанбат и добьётесь быстрейшей доставки. А через полчаса новое построение... Составление общего списка... Быть может, он у вас уже есть?

— Нет, знаете...

— Тогда вам поработать придется. Комвзводов составят повзводно, а вы — общий.

— Слушаюсь. — Горбач намеревался козырнуть, но вовремя отдернул руку, так как по-прежнему был без головного убора.

После ужина состоялось второе построение. Составили роты и взводы. Сафронов поступил просто:

— Первая сотня, три шага вперёд!.. Первая рота. Вторая шеренга — вторая рота.

Плюс двадцать офицеров — отдельный взвод.

«Действительно можно формировать батальон, — подумал Сафронов. — Столько командиров, столько людей разных военных специальностей, а их выпускали из соединения».

— Сегодня располагайтесь так, как привыкли, — объявил он. — А завтра поротно и повзводно. Еще раз предупреждаю: никаких самоволок. Отбой в двадцать два ноль-ноль... Коммунистов и комсомольцев прошу остаться. Остальные, р-разойдись!

К коммунистам и комсомольцам Сафронов обратился с той же просьбой: поддержать его и помочь.

— Если, конечно, вы хотите остаться, снова встретиться с боевыми друзьями, с вашими командирами.

— О чем речь.

— В том-то и дело, — послышалось со всех сторон. Оставшееся время этих первых суток Сафронов провел за составлением заявки на медикаменты и имущество и письменного отчета замполиту. Горбач сидел напротив, писал общий список, изредка поглядывал на Сафронова, но не решался отвлекать его от дела. Было еще светло, и они не зажигали света. В доме слышались голоса. Кто-то еще ходил по коридорам и комнатам. Постепенно все утихло. Только дневальный внизу у входа все еще разговаривал с кем-то, просил табачку на ночь.

На мгновение стало тихо. А потом послышалась песня. Она влетела в раскрытое окно, и казалось, что поют в парке, хотя, конечно, пели в одной из комнат.

Вот пошла в атаку

Ротушка моя,

И прощай, любимая

Сторонушка моя.

— Каждый вечер поют, — сообщил Горбач, заметив, что Сафронов отвлекся от своих занятий.

Песня продолжалась. Голос поющего был в меру задорным, но где-то в глубине его улавливалась тоскливая нотка. Она-то и привлекла внимание Сафронова.

Песня, очевидно, была всем известна и пелась не раз, потому что, как только умолк запевала, тотчас десятки голосов подхватил припев:

Любо, братцы, любо,

Любо, братцы, жить.

В танковой бригаде

Не приходится тужить.