Медсанбат

Командир взвода наблюдал за всеми, поправлял одних, поощрял других. Особенной похвалы удостоилось отделение Натальи Трикоз. Он даже хотел объявить благодарность Широкой, но передумал: еще рано. Никому и в голову не приходило, что его мысли могут быть заняты еще чем-то. А между тем он думал об Аленке Шубиной. Все было так хорошо, пока не прибыл в батальон военврач Травинский. Павел не мог без обиды и волнения вспомнить о том, что вчера вечером Анатолий Львович долго разговаривал с Шубиной. После встречи в лесу девушку словно подменили: она сторонилась его, и не слышно было ее веселого смеха, не видел ее улыбки.

Что он — влюбился? Эту мысль отгонял от себя. Скорее, старался отогнать, но сердце при виде Шубиной учащенно билось. Он просто не хотел, чтобы она встречалась с Травинским, который временно исполнял обязанности командира батальона и, наверное, не сомневался в успехе. Он ведь не случайно с ней встречается — хочет соблазнить!

— Перерыв десять минут! — раздается команда.

— Наконец-то передых, — сказала Широкая. — Эх, соснуть бы минуток шестьсот!

Собирались группами, в основном по своим отделениям. Только возле второго отделения вроде было больше людей. Трикоз закинула обе руки за голову, сцепила их на затылке. Он услышал ее возбужденный голос:

— А знаете, какой у нас месяц в степи! Ночью хоть газеты читай. Слышали песню «Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная, видно, хоч толки збирай»? В степь выйдешь — смотришь, смотришь и не насмотришься. А воздух какой? Дышишь, дышишь и не надышишься...

Перерыв пролетел быстро.

— Взвод, становись!

Идут полем в расположение батальона. Поле исхожено вдоль и поперек. Вот тут они рыли окопы, поднимались в атаку, здесь учились подбивать танки бутылками с горючей смесью. Скоро придется оставить эти места: их ждет фронт.

Возбужденные, не чувствуя усталости, возвращаются в лагерь.

— Воздух! — вдруг раздается команда лейтенанта.

Он-то чувствовал, что силы у девушек еще имеются, и стремился использовать каждую минуту, чтобы чему-нибудь научить их.

Закачались, затрещали придорожные кусты, ощетинились стволы учебных и самодельных винтовок. Лейтенант знал: винтовочными выстрелами самолет не собьешь. Сколько они, курсанты, пуляли в небо, как в копеечку, при налете самолетов на их город!

Сначала курсанты за городом вырыли щели-укрытия.

Но вражеские самолеты все чертили и чертили над городом заходные виражи так, что туда, за город, не набегаешься. Пришлось рыть окопы в полный профиль на территории военного городка, чтобы укрыться от осколков бомб. И не раз Павел с изумлением наблюдал, как наши маленькие, кургузые фиолетово-голубые «ястребки» вели воздушный бой с остервенелыми «мессершмиттами», бросались на них сверху, с боков и снизу и зачастую гибли. Слишком мало их было. А как он ликовал, когда первый «мессершмитт», помеченный черно-желтыми крестами, задымил, наваливаясь на крыло, сначала потянул за город, а затем взорвался.

— Взвод, ко мне! — послышалась через несколько минут команда с дороги, а когда девушки выстроились и, стараясь идти ровнее, прошли метров триста, новая задача: штурмовать воображаемые доты.

Вот и лагерь. Переходят на строевой шаг. Все подтянулись. Гордо вскинули головы: вот какие мы!

И, прежде чем распустить строй, Шевченко громко произнес:

— Спасибо за хорошую службу, товарищи!

— Служим Советскому Союзу! — взволнованно ответили девушки.

11

Однажды, когда с завтраком вышла неувязка, девчата разбрелись в ожидании построения. Павел присел на пеньке в сторонке, развернул газету и невольно оказался свидетелем такого разговора.

— Мне, Аленка, ночью страшный сон приснился, — испуганно затараторила Анка Широкая.

— Хочешь поделиться со мной страхом? — приглушенно спросила Шубина.

— Ты знаешь, еще сейчас на сердце словно камень.

— Не спи на спине. Меньше будет всякой дряни сниться.

— Приснился мне фронт. Я принимаю раненых бойцов и вижу в окно, как из-за бугра повалили фашисты. Взяла винтовку, а до подсумка с патронами не дотянусь, ноги и руки отяжелели, словно ватные. Наконец дотянулась, а там вместо патронов — что ты думаешь? — конфеты! А фрицы уже близко, на головах огромные каски с рожками, мундиры черные, рукава закатаны до локтей. Вроде и не из трусливых я, а тут испугалась, закричала: «Лейтенант! Лейтенант!» И проснулась. Больше не могла заснуть. Ты не слышала, как я кричала?

— Нет, я крепко сплю. Да и несправедливо будить уставшего человека, когда он только что уснул.

— Слушай, Аленка, неужели меня могут убить? И не останется от меня следа, будто и не было вовсе такой на свете Анки Широкой. А я ведь есть, родилась, выросла, о чем-то мечтаю, жду. Не песчинка же я или какая-нибудь травинка? Песчинка — и та вечная. А я? Выходит, я вмиг могу стать прахом? А мои мечты, мои мысли? Не может этого случиться! Как же так: будет утро, будет светить солнце, а меня нет. Другие будут жить, работать, мечтать, любить, а меня не будет! Это несправедливо! Несправедливо! Не могу я умереть!