— Спокойнее, — оборвал его Шевченко. — Когда приказано, тогда и прибыли. Не хватало шум поднять до начала наступления. Понимать надо! Да и ехали не по асфальту. Дорогу снег порядком присыпал...
Выносили раненых.
— Ямугу берем! — с гордостью говорил сержант. — Потом на Клин, а там Калинин... Эх, кабы пушек, да танков, да самолетов побольше!
— Отрежут мне ногу?! — испуганно спрашивал лейтенант.
— Вы еще с этой ногой до самого Берлина дойдете!
Раненых уже собралось много.
— Хотя бы печку какую приспособили! — жаловались они, — Тут задубеешь!
— Потерпите, медсанбат совсем рядом.
Наталья Трикоз командовала здесь всеми. Она была резкая, властная: раненые даже вздрагивали от ее голоса и старались исполнять все команды.
— Эй, давай потеснимся!
— А вы не командуйте!
Погрузили тяжелораненого капитана. Его положили в центре кузова на солому. Он слабо стонал.
— Курить нельзя! — голос Трикоз. — Не бачите, в кузове солома.
— Так уши же пухнут, сестричка.
— Высажу! И не спать, мороз ведь.
— Эх, как не хочется из полка...
— Вот еще бы одного, — умоляюще просил полковой врач.
— Кузов полуторки не резиновый.
— Пусть садится в кабину, а я на следующей, — вмешивается Шевченко. — Вы там не задерживайтесь! Поехали!
Из церкви шибануло запахом крови.
«Легкораненым придется добираться пешком, — решил Шевченко. — Всех на машинах не перевезти».
Лейтенант вышел из церкви. И вдруг глухой хлопок в небе и страшный треск. Павел припал к кузову автомашины Судакова.
— Товарищ лейтенант! Радиатор осколком пробило, — чуть не плакал Судаков.
— А куда же раненых из этой машины? — подскочил полковой врач.
— Эту машину, Копейкин, оттащите за церковь. Передайте Фролову, чтобы отдал вам последний радиатор.
— И долго вы будете ремонтировать? — спрашивает врач.
— Около часа. Легкораненых отправляйте пешком.
Шевченко понял, что возить раненых колонной тоже невозможно. Каждый водитель должен действовать самостоятельно и стараться как можно больше сделать рейсов.
И все-таки радостно было на душе. Угнетенное состояние духа, тревога, лежавшая камнем на сердце все эти месяцы, сменились несказанной радостью: наконец наступаем!
Когда Шевченко вернулся в расположение медсанбата, то увидел страшную картину: вся усадьба и помещения были забиты ранеными. В просторном доме приемо-сортировки принимали раненых, разгружали, оформляли документы, кормили. То и дело слышалось:
— Сестрица, чайку бы!
Анна Широкая показала себя расторопной при распределении раненых.
— В перевязочную... В терапевтический взвод.
— Сестрица, пить!
Сержант продолжал стонать.
— Че тебе?
— Пи-ить! — потребовал старшина внятно и настойчиво.
— Вот горюшко, — отозвалась Широкая. — Вода кончилась. Сейчас принесут, потерпите немного.
Шевченко достал флягу, подал старшине. Тот пил маленькими глотками: вода была студеная, родниковая. Она не успела замерзнуть. Старшина сделал три глотка и передал флягу. Она пошла по рукам....
— Он же мертвый! — вдруг закричала Широкая, и глаза ее затуманились слезами. — Санитары!
И тут же Широкая к другому:
— Успокойся, родненький. Все будет хорошо. Сейчас твою боль сразу уврачуют. Потом в госпиталь отвезут.
Появился Травинский.
Увидев Шевченко у машины, комбат закричал:
— В полк еще три машины пошлите!
Травинский убежал.
— Надо вперед головой вносить!
— Я тебя перевязывать не буду! — недоброжелательно говорит Широкая. — Ты к старшему лейтенанту Рахимову иди!
— Я Герой Советского Союза! — кричит с угла звонким голосом раненый.
К нему тут же бросилась Зина!
— Что у вас? Куда ранены?
— Он что, герой? — спрашивает пожилой боец, раненный в грудь.
— Митька-то? Да нет. Это чтобы обратили на него внимание. Вишь, как перед ним хлопочет сестрица! Ну и Митька, ну и стервец!
— И ты орденоносцем прикинься.
— Куда уж нам, мы лаптем щи хлебаем, портками карасей ловим! — Он вышиб кресалом искру, раздул трут, стал прикуривать самокрутку.
— Гы-гы, — скалил желтые зубы боец с перевязанной рукой. — Значит, щи лаптем...
В перевязочной тоже кипит работа. Воздух пропитан смешанным запахом камфары, йодоформа и спирта. Все работают с каким-то особенным энтузиазмом. Мелькают белые повязку с красными пятнами. И все раненые кажутся на одно лицо.
— Сыворотку введите! — командует только что прибывший врач Вадим Скринский.
— В первую очередь тяжелораненые!
— Сестра, помираю! — И белая косынка метнулась к нему. Плаксина приподнимает голову сержанта и подносит кружку к губам. Раненый начал жадно пить.
— Потерпи, родной, немножко.
Сержант кивнул головой и закрыл глаза. Боец лежал неподвижно. Видно, не жилец он на этом свете.
За операционными столами работают три хирурга. Вот Горяинов кивает головой: мол, операция закончена. Подходит к столу, где сестра надевала Варфоломееву перчатки. На столе лежит капитан.
— Ампутация? — спрашивает Николай Александрович.
— Да.
Тонкие длинные пальцы ощупывают раненую ногу.
— Здесь простой перелом.
Варфоломеев удивленно смотрит на Горяинова.
— Да. Попробуем обойтись без ампутации, — говорит Николай Александрович и идет к следующему столу.
— Доктор, а есть хоть какая надежда? — спрашивает Горяинова боец, который лежал на столе.
— Никакой.