Медсанбат

— А мы не будем писать, что в грудь. Пишите, Тарас Тарасович, дальше так: «В разведке получил ранение. Но ребята не оставили меня, вытащили. Проклятый фриц больно часто стал угощать меня железом, то пулей, то осколками, но и ему от меня досталось, не один попрощался с белым светом от моей руки. Шестнадцать «языков» доставил. Сейчас у нас большая радость: немца гоним от Москвы! Наша часть в боях отличилась. Ее в сводке Совинформбюро дважды называли. После лечения снова в свою часть попрошусь. Опять буду бить их, пока ни одного фрица но останется на нашей земле! Такие, как я, живучие. Целую. Ваш сын Григорий».

— Давай напишем, что к Герою представлен? — предложил Криничко.

— Нет, нет. Всякое может случиться... Подождем.

Комиссар сложил письмо треугольником, написал адрес.

— Только в госпиталь меня не отправляйте. Хочу, Тарас Тарасович, вернуться в свою часть.

— Понимаю. Посоветуюсь с врачами.

А сам подумал: «Ну какие у нас условия для лечения тяжелораненых. Надо сюда положить третьего раненого из ходячих».

— Ну, я пойду, — засовывая в планшетку письмо, сказал комиссар. — Вечером опять загляну.

На следующий день старшего сержанта Симко отправили в госпиталь.

— Ну, что ты? — увидев хмурое лицо Симко, спросил Тарас Тарасович.

— Все-таки в госпиталь... Это прощай своя часть... —

А сам смотрит, смотрит, словно навсегда прощается.

— Да ты не унывай. Там враз поправишься, а у нас и условия не те... А со мной связь держи. Нашу полевую почту не забудь. Как почувствуешь себя хорошо, сообщишь. Я напишу письмо начальнику госпиталя. Да у тебя и повыше меня ходатаи есть.

Симко слабо улыбнулся. Его, последнего из раненых, закутали в одеяло, осторожно положили на носилки и понесли к автомашине.

Падал редкий крупный снег. К вечеру стало еще холоднее, провожающие сбились в кучу, поджидали начальника штаба дивизии. И все разом заговорили, когда показалась «эмка». Из машины вышел младший лейтенант — адъютант начальника штаба и уже в кузов подал Симко какой-то сверток. Не иначе как дополнительный паек полковника.

15

Шевченко был в автопарке, когда на усадьбе МТС показалась полуторка Копейкина. На буксире тащилась побитая автомашина Фирсанова.

Копейкин остановил машину, и из кабины, кроме него, вылез и Фирсанов.

— Бомбил, гад! — выругался Фирсанов.

— Сопровождающая жива?

— Обошлось, в кузове. Да вот и она.

Вместе с Трикоз соскочила молоденькая девушка с сержантскими треугольничками в петлицах.

— Марина Додонова! — представилась девушка, — Служить в медсанбат прибыла.

— Очень приятно, — сказал Шевченко, — Штаб медсанбата в четвертом домике.

Она приложила руку к шапке-ушанке, повернулась и степенно пошла.

— Дисциплинированный сержант! — промолвил лейтенант.

— Серьезная девушка, — вмешалась Наталья Трикоз, — Только с кем-то не поладила на передовой, вот к нам и направили.

— Бывает! — сказал Шевченко и обратился к водителю: — Ну что ж, товарищ Фирсанов, восстанавливать будем?

Водитель молчал. Вам, мол, виднее, что с ней делать.

«Погода установилась, кончились золотые деньки, — подумал Шевченко, — Фашистская авиация активизировалась».

— А может, полуторку на запасные части? — спросил Копейкин. — Больно уж побита.

— Тащите на стоянку, посоветуемся с Куваевым.

Не везет Фирсанову. Опять под бомбежку попал. Марину Додонову назначили в операционную к молодому хирургу Скринскому. Работала она сноровисто. И с первых дней как-то прижилась, ее полюбили. Она делилась с девчатами одеколоном, зубным порошком, мылом. И всем девчатам говорила:

— А я из Москвы, на Шаболовке живу. Не забудьте: Сиротский переулок, дом двадцать три. Рядом с вышкой радиостанции имени Коминтерна. Попадете в Москву, обязательно заходите...

Только вот на санитаров из числа выздоравливающих бойцов она покрикивала — мол, задерживаются в тылу. Им давно уже пора на передовую.

16

Павел зажег огарок свечи и вставил в фонарь с красным стеклом. Фонарик осветил розовым светом кладовку с разной всячиной: аккумуляторы, брезенты, запасные части и детали.

Он начал проявлять фотопластинки, отснятые еще в Андреевке. Может, сегодня он бы не взялся за них, но ему понадобились кассеты для новых снимков. Хотелось сфотографировать брошенные немцами трофеи. Да и девчата часто спрашивали: «Когда же будут фотокарточки? — И тут же добавляли: — На пустую щелкнул, наверное».

Чтобы никто не вошел и не засветил пластинки, он закрылся на крючок.

В свете красного фонаря в черной ванночке еле угадывалось какое-то изображение. Павел не выдержал и взял пластинку в руку. Долго не мог разобрать, что отснято, проявитель еще действовал слабо. Потом рассмотрел: похороны ординарца комбата Ворошило. «Надо в первую очередь сделать фотографии и послать родителям, — решил он, — потому что через день-два придется передислоцироваться на новое место».

В дверь кто-то несмело постучал.

Павел спрятал ванночку и открыл дверь. Запыхавшаяся, румяная от быстрого бега по морозу, стояла Аленка.

— Ты?! — удивился Павел.

— Я... Не ожидал?

Аленка прошла мимо него и присела на жесткую кровать.

— Не помешала? Ты занимайся своим делом, а я немного посижу...

Павел молчал.