Медсанбат

— Думаю, что не только меня. Расспрашивали о Горяинове, Варфоломееве. Почему, мол, смертность большая. А откуда мне знать, тем более что я то в перевязочной, то в терапевтическом взводе. Да, еще моей биографией интересовались. Неужели меня в чем-то подозревают?

— Да не переживай, — успокаивал ее Павел. — Какие к тебе могут быть подозрения? Родители твои были простые крестьяне. Воспитывалась у бабушки и тети на Урале.

— Я тоже так думаю. Только ведь вторая тетка у меня в оккупации подо Ржевом.

— А при чем тут тетка? Ты кому-нибудь говорила о ней?

— Да многим говорила.

— Еще чем интересовались?

— Да больше вроде ничем. Хотя... Да, еще спрашивали, хожу ли я на лыжах. А какая же уралка на лыжах не ходит?

— Скорее всего, тебя хотят в лыжный батальон санинструктором назначить. А рекомендовал, наверно, Травинский. Чтобы от тебя избавиться и мне насолить.

— Он же просил прощения...

— Просил прощения! Ты Анатолия Львовича не знаешь?!

— А как же мы, Павлуша? Я тебя очень, очень люблю...

Он обнял ее и стал целовать.

— Пусти! Сюда могут войти. И так все в батальоне о нас говорят.

— А ты что, разговоров боишься?

— Но люди нашу любовь по-другому истолковывают. Они думают, что... Даже подруги не верят, что у нас все по-хорошему, искренне.

Она вспомнила, как на днях Лика Широкая изумилась, не поверила ей:

«Что же, вы до сих пор только целуетесь, и все?» — «Да», — ответила Аленка. «Значит, все ошибаются?» — «Да». — «И я тоже ошиблась. Мне кажется, ты какая-то заторможенная, и, наверное, он тоже. Я так со своим женихом долго не смогла бы».

Об этом разговоре Аленка, конечно, умолчала. «Он бережет меня, потому что любит», — подумала.

— А ты слышал, что случилось с Варфоломеевым? — Аленка перевела разговор на другую тему.

— Что?

— Вчера после длительной и напряженной работы наступило затишье. Варфоломеев решил воспользоваться этим и отдохнуть. Он лег спать в доме приемно-сортировочного взвода: мол, привезут раненых, проснется от шума. Но так заснул, что санитары, не разобравшись, положили его на носилки и принесли в операционную. Шайхутдинова как вскрикнет: «Уй-юй, да это же наш хирург!» Он от этого возгласа и проснулся.

— А дальше?

— Умылся и, как ничего не бывало, пошел оперировать. Самое тяжелое время для хирурга утро... Слушай, Павлуша, приходи к нам ночевать в аптеку. У нас тепло.

— А удобно?

— Не вдвоем же мы там будем. С Милей Абрамовной я договорюсь. Она очень хороший человек.

19

Днем Шевченко выбрал время и забежал в терапию, чтобы увидеть Аленку. Но там сказали, что она в соседнем доме. Когда зашел, Широкая и Шубина сидели возле раненого командира. Что-то знакомое показалось в нем Павлу.

— Не узнаешь, лейтенант? — спросил раненый, заложив руки за голову. — Выходит, мы земляки. Я тоже с Украины. Кравченко моя фамилия.

Оказалось, это тот командир, который со своим саперным взводом помог вытащить машины с танковой кухней.

Осколки мины из спины ему удалили, и он подлежит эвакуации в госпиталь.

— Григорий хочет остаться здесь, — сказала Широкая.

— Поговори с комбатом, лейтенант, — обратился Кравченко, — Немного подлечусь — и в свою часть. А попаду в госпиталь — считай, пропало, не видать своего взвода

— К комбату я не ходок, а с комиссаром поговорю...

— Девчата, после обеда еду в военторг, — напомнил Павел. — Что привезти?

— Носовых платков и конфет, — обрадовалась Широкая. — Я сладкоежка...

— Иголок и ниток. Катушек три, — добавила Аленка.

И Павел вышел.

— Если Шевченко не поможет Григорию, — заговорила Анка, — придется просить Зину. Комбат ей не откажет. — И еще тише зашептала Аленке: — Гриша мне очень нравится. Вот бывает же, с первого взгляда влюбилась! Там еще, на марше...

— Ну, а он как?

— Вчера мы долго разговаривали. У него родные на оккупированной территории. Перед самой войной строительный техникум закончил. Это ему в армии звание присвоили. Сначала младшего лейтенанта, а теперь уже лейтенант. Ты знаешь, Алена, он просит мою фотокарточку. А ее ведь так просто не дарят. У меня есть, но плохие. Может, не давать?

— Почему же, какая есть, такую и подари.

— А я ведь, Аленка, еще никого не любила. Правда, до войны за мной один паренек ухаживал, но уж очень робкий. Мы с ним как подружки были.

20

Миля Абрамовна встретила Павла приветливо.

Аптека помещалась в просторной бревенчатой избе, которая была заставлена множеством ящиков с медицинским имуществом. У окна стоял большой, громоздкий, окованный железом сундук.

— Вот здесь и располагайтесь, — улыбнулась она.

Нет ничего блаженнее сна в теплом помещении. Заснул сразу как убитый.

Утром, когда Павел проснулся, Мили Абрамовны и Аленки уже не было. Его гимнастерка лежала выстирана, высушена, со свежим подворотничком. Умывшись студеной водой, он побежал к навесам, где были Фролов, Куваев и Судаков. Фролов доложил, что все машины, за исключением одной, в рейсе. Но с тремя долго возились. Никак не могли завести. Пока Куваев не предложил слить бензин и заправить другим. Куваев уверяет, что в бензин кто-то бросил сахар.

— А может, по другим причинам не заводились? — спросил лейтенант.