Медсанбат

— В селе военной автоинспекции нет!

Она вдруг захватила его шею руками и потянула к себе.

— Да обними же меня! — Ее глазами прошла мутная волна, на шее запульсировала жилка. Тонкие ноздри дрогнули, губы раскрылись. — Чего боишься? Я же не девушка, не бойся, не скажу твоей Аленке! И чем она, малявка, пленила тебя? И запомни, Павлик, на костре жечь будут — никому и ничего не скажу. Я же тебя давно люблю!

Лицо Аллы Корнеевны алело. Вернее, щеки алели, словно подкрашенные. Она уже не в силах была остановить себя.

— Алла Корнеевна, сюда могут войти!

— Я на защелку закрыла. Ты меня монахиней не считай!

— Постойте, успокойтесь!

Эти слова были для нее словно выстрел. До того она не знала неудач в знакомствах, не добивалась их. Другие добивались ее любви. Теперь впервые почувствовала, что ею тяготятся.

— Да ты что?! — Она взорвалась и стала похожа на обозленную кошку: губы сморщились, в глазах заблестели слезы злости, даже зубы постукивали, а сама она изогнулась, готовая вцепиться ногтями в его лицо. И тут же бросилась к двери, открыла защелку.

— Иди! Иди! Да я любому моргну — и мой будет! Дурак! Может, я от тебя ребенка хотела! Ну, чего стоишь, иди!

Павел неловко повернулся и пошел к двери. Он успел только заметить, что Алла Корнеевна бросилась на кровать и прикрыла лицо руками. Наваждение какое-то!

29

Наталья Трикоз садится в чуть подогретую мотором кабину. Двигатель ровно гудит.

День выдался хмурый, с ветерком. Машина легко катится по дороге, занесенной то тут, то там пухлыми горбиками снега. Голова сестры незаметно прислоняется к плечу водителя. Наталья сквозь сон слышит отрывочные слова Ивана Копейкина, а проснуться не может. Иван сразу не заметил, что девушка уже не слушает. А когда спохватился, стал смотреть на ее милое, с веснушками лицо. Вот она чему-то усмехнулась во сне, открылись припухлые, полные губы, и заблестели белые зубы. Копейкина с невероятной силой потянуло к девушке, захотелось поцеловать Наталью. Нет, не годится... Взял себя в руки, но все равно решил ее разбудить. И тут же резко затормозил. Девушку бросило вперед, и она проснулась, открыла большие карие, с лукавинкой, глаза.

— Что-нибудь случилось?! — протирая глаза, испуганно спросила она.

— Нет, нет. Выбоина. Изувечили дорогу тягачами да танками. А вы спите? Может, перекусим малость?

— Я не прочь, — улыбнулась Наталья.

Иван достал из-под сиденья сверток. Острым ножом открыл банку свиной тушенки, нарезал маленькие куски хлеба. Ел он не спеша, рассудительно, по-хозяйски. Так, наверное, чтобы и вкус почувствовать, и съесть не много. Наталье это понравилось. Другой ест, хватает куски побольше, а оно и сытости никакой нет.

После трапезы Копейкин начал мяться:

— Я хочу вам сказать...

— Что? — безразлично спросила Наталка. Она снова почувствовала, что глаза у нее слипаются, больше всего на свете хотелось бы сладко потянуться и, свернувшись калачиком, уснуть.

— Что же вы замолчали? — спросила она.

Копейкин не знал, с чего начать. Кто бы подумал: Иван Копейкин трус! А его что-то вроде удерживало от этого разговора. Может, подождать с объяснением?

— Знаете, Наталочка... Как услышал я ваш милый голосок да вашу украинскую певучую речь, тогда ещё, в военных лагерях, так и подумал: пропал ты, Иван Копейкин. С того дня и думаю про вас. Вот она, та самая девушка, единственная...

— Ах, Копейкин, Копейкин...

— Нет, не перебивайте меня, — дыхание отрывистое. — Я и так тушуюсь. В общем, предлагаю руку и сердце!

— Ах, Иван! Зачем вы все это придумали? Так было хорошо, как два товарища ехали мы с вами, а теперь я больше с вами не поеду.

— Это и весь сказ?

— Да вы не обижайтесь, — поглядела она недоброжелательно сузившимися глазами. — Ну какая может быть любовь на фронте? Так, увлечение...

— Но вы же с Петром Фирсановым дружили? Все знают.

— То не такая дружба, Иван. Ты другую дружбу предлагаешь. Я тебя знаю трошки.

— Дак и мы давай так дружить, как два товарища. Я для тебя все сделаю...

— Не знаю. Не знаю...

И замолчала. Молчал и Иван. Он, наверное, ругал себя. Не вовремя начал этот разговор, надо бы повременить. А тут еще Фирсанова назвал. Дурак набитый! Возвратившись из рейса, он все-таки сказал ей:

— Ой, убили вы меня, Наталочка! Пыжься не пыжься, значит, не мил.

— Ничего, от этого не умирают, — весело ответила Наталья.

Больше с Иваном Копейкиным она не ездила — попросилась у Шевченко на другую машину.

30

В полдень военврач третьего ранга Горяинов приказал вынести из соседней комнаты послеоперационных раненых.

— Что случилось? — забеспокоились раненые бойцы. — Уж не фрицы ли опомнились? Ведь совсем рядом передовая линия.

— Нет! Нет! — на ходу бросает сержант Додонова.

А раненых санитары из числа выздоравливающих осторожно кладут на носилки и молча выносят. Они не знают, что предстоит особая операция.