Медсестра

Но мать молчала как партизанка, отказываясь отвечать, пробормотав перед сном лишь свою любимую пословицу: «Жениться не шутя, да не попасть бы на шута, а то сам домовой!»

Два дня пролетели как минута. Алена и не думала принимать никакого решения, склоняясь к тому, что пока надо выждать и нечего торопиться. Прошло еще два дня, Грабов не появлялся, и Нежнова успокоилась, предположив, что на бывшего героя Чечни произвел впечатление ее отказ на балу и он не решается снова задавать ей тот вопрос. Хоть и не вязался этот робкий облик с прожигающими ее насквозь черными глазами сержанта.

Они снова дежурили с Кузовлевым. Он отсыпался после дневных операций, Алена сторожила его сон, но около четырех утра хирург вставал, умывался, они пили горячий кофе из термоса с его холостяцкими колбасными бутербродами и рыбными пирогами, которые стряпала мать Алены.

— Ну что твой Ромео? Два дня, кажется, прошли?

— Я ему отказала еще там, на балу.

— Вот как?! — обрадовался Станислав Сергеевич.

— Почему сразу не сказала? Захотела меня помучить? А я ведь после того разговора всю ночь не спал! Под утро собрал чемодан, задумал сбежать, душа рвалась на части, но и этого не смог сделать. Это безумство: любить тебя!

Она молчала, ощущая, что ее загоняют в угол. Еще немного — и она даст согласие, выйдет замуж за Кузовлева, составит его счастье, как хирург того просит, но кто же составит ее счастье? Он еще долго говорил о своей любви, она делала вид, что слушает, пока Станислав Сергеевич опять не начал засыпать.

В девять утра Алена сдала дежурство. Кузовлева вызвал к себе Семушкин, и она не стала его дожидаться, отправилась домой,чтобы выспаться. Еще ночью лил дождь, но к утру он стих, и в воздухе лениво закружились первые белые мухи. Зима стучалась в двери. Но дома наверняка тепло, печь к девяти утра протопилaсь, она выпьет чаю. с шаньгами, завалится в теплую постель и сразу же провалится в сон.

Она ввалилась в родную горницу, увидела сидящего за столом Грабова и остолбенела. Он сидел один, в камуфляжной армейской куртке, которую надевал по праздничным дням, перед ним стояла кружка с чаем.

— А где мать? — не поняла Алена.

— Убежала к моим, я подстроил, чтобы переговорить с тобой наедине, — не стесняясь такого признания, объявил Петр. — Хочу завтра ввечеру сватов заслать к тебе и к Аграфене Петровне, вот и хотел об этом предупредить...

—Я не собираюсь выходить замуж! — раздевшись, отрезала Нежнова. — Ни за кого! А уж за тебя тем более!

Петр тотчас потемнел от обиды, заиграл желваками на скулах, помолчал, отхлебнул чаю.

-За своего хирурга ты тоже не выйдешь, не мечтай.

-Почему это?—с вызовом бросила она.

— Если завтра ты моим сватам откажешь, я его убью! — Скулы Грабова взбугрились, глаза полыхнули огнем, и ее даже обожгло, она замерла, похолодела от его взгляда. — Мне плевать на свою жизнь, я со смертью не раз разговаривал, и, бывало, накоротке, так что ничего не боюсь, и меня ничем не запугаешь!

«А ведь он не шутит!» — молнией пронеслось у нее в голове.

— Чтоб этот медицинский выскочка тебя своей московской, квартирой больше не соблазнял, — злорадно пояснил Грабов. — Кроме того, он считает меня убийцей, у кого руки по локоть в крови! Так вот пусть я для него таким и останусь!

Ее вдруг обожгло: когда в разгар бала они ушли из Дома культуры, видимо, Петр незаметно шел за ними и подслушал их разговор. А Станислав Сергеевич тогда много обидного наговорил о Грабове.

— Не ожидал я от врачей таких подлых оговоров, ох не ожидал! Так что ты, прежде чем прогонять сватов, крепко подумай. — Он сидел сжав кулаки и глядя

- даже не на нее, а куда-то в сторону. — Нехорошо может получиться, если наш райцентр такого искусного хирурга лишится. Можешь ему об этом рассказать, пусть к Конюхову бежит спасаться, всю милицию для своей охраны собирает, я все равно твоему эскулапу после отказа голову оторву, это уж вопрос, для меня решенный. Так что от твоего слова теперь судьба человека зависит! Прощай!

4

За окнами лежал снег. С приближением Рождества он шел все чаще, покрывая землю плотным слоем, и Мишель радовался как ребенок. В кои-то веки они, возможно, будут встречать Рождество со снегом.

Прошло больше двух месяцев, как они начали

вместе завтракать, обедать и ужинать, отмечать праздники, сблизившись за это время. Алена уже не говорила всякий раз «мсье Мишель», оставив одно имя, а Лакомб не называл ее «мадемуазель», если, конечно, не было посторонних. Изредка он задерживал ее ладонь в своей, с нежностью глядя ей в глаза, но она осторожно забирала его руку и проверяла пульс.

— Сколько? — краснея, спрашивал Мишель.

— Слегка учащенный, — говорила она, — но в пределах нормы.

— Я не хочу предел нормы, — многозначительно говорил он.