Медсестра

Варька хоть и подрабатывала таким образом, но на подругу никогда не давила, не тянула за собой. И подкидывала Алене то колготки, то кофтенку, которая почему-то разонравилась, то модные туфли словно не подружку имела, а младшую сестру. И Нежнова это ценила.

— Только не строй из себя святую невинность! Для французов переспать с кем-нибудь все равно что высморкаться!

— Ничего я не строю! Да и шансов попасть туда у меня кот наплакал! Мое заявление было зарегистрировано шестьсот тридцать вторым. Желающих, как видишь, полно, а у меня дочь на руках, так что...

— А на кого Катьку оставишь? — скривилась подруга.

— С теткой. Катька уже взрослая, сама посуду, полы моет, девка смышленая, шестой год, тетке подспорье. Когда вернусь, купим мы с ней квартирку и закайфуем! —Алена, улыбнулась. — Три года пролетят

незаметно. Да и ей оттуда что-то буду посылать,приодену немного,а то в дырявых колготках ходит!

Стыдоба! Да и деньги на еду, на прожитье высылать понемногу стану. Лишь бы тетка дожила!

За те пять лет, что незаметно пролетели в Мытищах, Алена похудела, ее круглое лицо чуть вытянулось, она постройнела. Раза два заводила романы, но замуж не шла. Последний роман с инженером Женькой из королевского центра уже готов был перерасти во что-то серьезное, но тот вдруг погиб, разбился на Ярославке, когда гнал под утро к ней, чтобы увезти Алену и Катьку к себе на новую квартиру, которую только что получил в Королеве.

Алена подолгу плакала, ходила в церковь, ставила свечки — сильно переживала: какая нелепая смерть! Даже на исповедь к батюшке сходила. Тот молча выслушал, вздохнул и проговорил: «Гордыню надо укротить, не к бесу, а к Богу оборотиться». Алена долго не могла расшифровать значение этих слов, лишь через несколько дней поняла — ведь это она Женьке ультиматум выкатила: пока своей квартиры не будет, она к нему не переедет, несмотря на то что он снимал однокомнатную. Вот парень и летел на радостях, себя не помня.

—Жалко, если уедешь, — вздохнула Варвара.

— Не стони, никуда не уеду! — отмахнулась Алена. — Девица в той фирме, куда я заявление носила, по секрету шепнула: «Восемь ваших конкуренток имеют высшее медицинское образование, у пятерых дипломы профессиональных сиделок, двадцать девушек говорят по-французски, а одна завоевала титул королевы красоты Подмосковья. У меня медучилище и скверный французский. Так что шансов никаких! А жалко! Как причитала моя училка по литре: «Хоть бы на минуточку в Париж! Босиком бы ушла!» Чего уж там такое, не знаю, но хотелось бы!

Когда ее пригласили в фирму для подписания контракта Алена поначалу не поверила, но показали

письмо, подписанное Мишелем Лакомбом, ему и требовалась сиделка, где говорилось, что он остановил свой выбор на мадемуазель Алин Нежновой и просит ее прибыть как можно раньше.

— Мы сами тут в большом недоумении, — усмехнулся менеджер Шурик, так нагло ее разглядывавший, что ей захотелось влепить ему по роже.

Но она сдержалась. Лишь получив на руки контракт, билеты, подъемные, небольшую сумму во франках, указания, кто ее будет встречать в аэропорту Шарля де Голля, Алена пальчиком подозвала менеджера. Тот радостно подбежал, надеясь получить вознаграждение или интимное рандеву на прощанье.

— Козел ты, Шурик, а рожа твоя кирпича просит, — шепнула она ему, уходя.

Стефан каждое утро оставлял на крыльце две литровые бутылки — одну со сливками, другую с молоком, которые забирала Алена. Она готовила завтрак для хозяина, мсье Мишель всегда пил кофе только со сливками, а по вторникам, четвергам и воскресеньям ел поджаристые кукурузные хлопья с теплым кипяченым молоком. Поначалу Алена только на вкус отличала, где молоко, а где сливки, последние напоминали жидкую сметану, но уже через две неделй научилась различать бутылки на глаз: молоко всегда имело желтоватый оттенок.

— Bon matin, mademoiselle Aline! — послышался радостный голос Виктора Рене.

Их сосед остановился, удерживая на поводке двух норовистых коричнево-белых пятнистых биглей с обвислыми до земли ушами, и почтительно приподнял шляпу. Высокий, подтянутый, с крупными чертами лица, неизменно доброй улыбкой и мудрыми грустными глазами, он чем-то походил на тех загадочных

писателей, которые смотрели на Алену с портретов, висевших в школе, и со страниц книг. Она была им очарована, словно школьница, сама не понимая почему — неужели влюбилась?' — и, выскакивая На крыльцо, глазела по сторонам, боясь, что он уже ушел. Но он неизменно в этот миг появлялся у ворот и помахивал ей рукой.

Воan matin; monsieur Victor! приветствовала она его.

Это бьли странные свидания по утрам, которые длились не больше полутора минут, а то и секунд сорок. Они, улыбаясь, жадно впивались друг в друга взглядами, после чего Виктор начинал кричать по-французски: «Холодно! Идите в дом! Простудитесь!» — потому что Алена выскакивала в легком халатике на осеннее крыльцо. Правда, осень здесь — это плюс семь — десять, что для северянки Алены равносильно лету.