Медсестра

Ну и подтвердила Наташа старую истину — если кто хочет умереть, он умрет. Перевели ее в очередной раз наверх, на восьмой этаж, хотя, как по мне, это странное место для содержания самоубийц. И прыгнула Наташа с восьмого этажа прямо на бетон, окружающий больницу плотным серым кольцом. «Допрыгнула до своего жениха», — пошутил кто-то.

****

А вот случай дикой жестокости. Привезли парня к нам уже без сознания. Вид он имел странный. Такого никто не видел ни до, ни после. Его подмышечные впадины и пах — места, где больше всего лимфоузлов — были покрыты крошечными алыми ротиками. Он залез в яблоневый сад, и вот это с ним сделали сторожа. Они его держали и дырявили отверткой. Именно эти места. То есть, среди них явно был медик, который точно знал, что это будет очень мучительная и долгая смерть. Прав он оказался. Умирал парень две недели в полном сознании. Наши доктора лечили его изо всех сил. Они бесконечно штудировали американские и шведские клинические журналы и несли редчайшие, лучшие лекарства из собственных запасов. Больному даже поставили катетер диаметром в полмиллиметра в лимфатическую систему и мыли ее, вводили антибиотики, а санитарки читали ему вечерами книги. Я до сих пор не понимаю только, почему их не поймали, этих сторожей.

НАНИ

Больные бывают тяжелые и легкие. Бывают разные и очень разные. А бывают еще равные и самые равные. Я за полтора года работы в реанимации успел повидать всяких. И богатых, и бедных, и крутых, и бандитов — разных, одним словом. Но такого я не видел ни до, ни после и даже не представлял себе, что может быть так.

Спать в реанимации персоналу не положено. В трудовом договоре так и записано: «Без права сна». Но ночью количество начальства резко падает, а спать хочется невыносимо. Не могу себя сейчас даже представить в роли «Палатной медицинской сестры отделения общей реанимации и анестезиологии». Несмотря на то что мне было 18 лет и организм мой еще помнил день, когда он выполнил КМСа по плаванью, я часам к десяти вечера выматывался колоссально. Все тело умоляло — спать, спать! В спину, шею и плечи, будто лом вставили, в голове туман и нос ломит от смеси сильных запахов — не всегда приятных. Ноги начинали дрожать и нужно было лечь, только лечь. Сознание бывало люди теряли на смене — не мне одному было тяжело. Откачивали их тут же, на месте — реанимация ведь. Подумаешь, глюкозка упала и давление чуть танцует.

Ну, это я тяжелый случай описал. А когда сутки более-менее, то и выпить успевали, и во дворе прогуляться, и книжечку почитать. Но спать шли все равно. Под прямым углом к нашему отделению примыкала точно такая же реанимация, только зеркальная. Была она вроде как на консервации. Все аппараты, кровати, лампы, все стояло на своих местах. Свет включи и работай. Почему так, я не знаю, но думаю, что на случай войны или техногенной катастрофы ее приготавливали. Ночью там жутковато было. Работает только аварийное освещение, ряды шкафов стеклянных поблескивают, тихо. Бодрости не добавляет и распахнутая морда «мортуарного» лифта в конце коридора. Спали мы в одном из блоков. Имели возможность на пару часов примерить на себя неумолимую ширину и функциональность ремкровати.

В блоках работали, напоминаю, по двое. Режим сна такой был: с 23 до 3 утра спит один из напарников, а с 3 до 7 спит второй. Кому когда идти, договаривались между собой. Кому-то в одиннадцать засыпать сложнее, кто-то не хочет в пять утра тенью ползать по опустевшему отделению. Решали, короче. Остаешься в блоке один. Часов до двух есть еще движение, а потом засыпает все, и даже кузни здоровья

— операционные — перестают на какое-то время выдавать нам перебинтованные страдающие куски мяса.

А утром, часов после четырех, и ты можешь пойти прилечь, даже если уже и выспал свою норму раньше и блок пустым стоять будет — все равно никто не заметит. Я пристраивался обычно в ординаторской. Там двумя обломками другой, красивой жизни, лоснились кожаными боками два широких низких кресла. Придвинув их один к другому, я получал короткую, невероятно уютную кровать.

***

«Вставай, Колюня, подъем!» — тряс меня своей лапой Колотов. Мне показалось, что я все еще сплю. Не было у меня в памяти нигде запомнено, что можно спящую смену разбудить. Меня-то ладно, я свое отоспал и сейчас, поймай меня завотделением с блаженной слюнкой в кресле, а не со шприцем в блоке, мог и к стенке поставить. Но почему Андрей на ногах?! Ему ведь еще часа два с половиной спать. «Вставай быстро, там пиздец какой-то».

Коридор не узнать. Везде ярко горит свет, беготня. Заведующая наша — мурена, просвистела мимо — мамочки, война что ли началась? Я вылез в предбанник. Ворота приемного распахнуты и по рампе задом, прямо в больницу вползала карета «Скорой». Не просто карета, а редчайшая ее разновидность тогда. «Мерседес»-реанимобиль. Штуки три таких, кажется, по городу ездило всего. Четыреста тысяч марок, говорили. В общем, к нам будто НЛО прилетело. И вот выгружают причину этого всего землятрясения. Худенькая длинная девчушка лет четырнадцати.