Медсестра

Политравма. Без сознания, пульс нитевидный, множественные открытые переломы конечностей, перелом таза, перелом основания черепа, ушибы внутренних органов, ЗЧМТ, кровопотеря, шок. Сбил девочку пьяный водитель поливалки. Девочка — дочь цыганского барона.

Предстояла ей тяжелая многочасовая операция. Перед операцией было необходимо стабилизировать ее состояние. Обычно, такие тяжелые случаи считались безнадежными и человека просто «отпускали». Наркотики позволяли сделать этот уход безболезненным. Здесь же реанимация в полном составе была поднята в ружье в течение пятнадцати минут.

Через пять минут после происшествия у дома нашей заведующей стояла машина, готовая отвезти ее на работу. Скорость, с которой все происходило, просто потрясала. Девочка — единственная дочь у родителей, и они не собирались ее никуда «отпускать».

Отделение оккупировали смуглые, хорошо одетые люди. Не путаясь под ногами, они, тем не менее, были везде — курили на улице, дремали на креслах в коридоре, стоя парами по темным углам, негромко переговаривались. Блок «Б» в нашей запасной реанимации в срочном порядке расконсервировали. Ни о каком сне не могло больше быть и речи. Заведующая лично принялась организовывать «индивидуальный пост». Обычно, это выражение означает, что рядом с больным будет неотлучно находиться медсестра. В нашем же случае это означало, что медсестры будет две, а рядом неотлучно будет находиться еще и врач.

Девочку увезли в операционную. Оперировать ее приехал поднятый, конечно, с постели профессор. Пользуясь тем, что все это стихийное бедствие переместилось в хирургию, мы скруглили смену и, обсуждая с Колотовым происшедшее, в 9.15 утра покинули нашу серую четырнадцатиэтажку.

***

Отгуляв свои трое суток, я приехал на работу. Пешочком подходя к больнице, я подумал, что базар «Радуга» захватил больничный двор. По двору ходили люди, ближе к забору, по периметру, стояло несколько палаток. Посередине площадки горел костер. Минуту или две я курил, не решаясь пройти ко входу. Напрягшись, я вспомнил слово. Оно вертелось в голове, но никак я не мог ухватить его за скользкий хвостик. Табор. На больничной территории стоял табор. Коней я, правда, не видел, но подозреваю, что впряженные в бричку с лентами кони вполне могли находиться где-то неподалеку. Мотивы появления такого количества цыган у стен больницы остались для всех загадкой, но бытовало мнение, что если дочь барона умрет, живым из больницы никто не выйдет. Думаю, это было сильное преувеличение, но работали мы в страхе. Правда, через два дня массированную осаду сняли, видимо, главврач все же поговорил с бароном. От целого табора остались у ворот две наглухо затонированные автомашины, вытоптанная трава и ни одной бумажки или кулька.

Первая серия операций была закончена, но девочка лежала в коме. Переворачиваемая с боку на бок заботливыми руками каждые полчаса, опутанная датчиками и катетерами, капельницами и дренажами, она походила больше на экспонат музея медицины, чем на живого человека. Обстриженная под ноль ее голова, была густо перебинтована. Под глазами чернели два чудовищных синяка — следствие перелома костей основания черепа. Конечно, я в этот блок нос свой засовывал, но в глубине души был рад тому, что меня за недостатком опыта не ставят на дежурство в дубль-блок «Б». Палата была полна диковинными лекарствами и оборудованием, в ней постоянно толпились люди — нескончаемой чередой тянулись консилиумы, светила медицины слились в одну сияющую полосу. Девочка между тем стала еще тоньше, под простыней ее тело уже почти не угадывалось. Надежд было мало. Даже если девочка и очнется, не факт, что она станет полноценным человеком, скорее всего получится «овощ». Горем поломало прямую спину ее отца — цыганского аристократа. Этот невысокий, очень пропорционально сложенный человек молился у ее постели по четырнадцать часов в день и гладил, держал восковую, тонкую кисть своей дочери. А она, подрагивая ресницами, почти уже умерев, спала 40 суток.

А на сороковой день медицина явила чудо. Девочка открыла глаза и попросила водички. Того, чего больше всего боялись, не произошло. Девочка уверенно считала пальцы, которые ей показывал невропатолог, говорила, какое время года на дворе, читала нам по памяти Пушкина и кушала яблочное пюре. Она не стала слабоумной. А еще, она не погибла от травм, нанесенных ей поливалкой, и благодаря хорошему уходу не умерла от осложнений — сепсиса или двусторонней пневмонии. Пролежав у нас еще две недели, она перебралась наверх. Там ей предстоял еще ряд операций. Потом полгода ее заново учили ходить, кормили витаминами и заставляли приседать и бегать по специальной дорожке в отделении лечебной физкультуры. Через год она стала абсоютно здоровым человеком, только головные боли на перемену погоды мучают ее до сих пор.