Медуза

Он давно продумал план, на который навела его случайная встреча со стариком-китайцем в миланском парке Семпьоне. Посреди обычной толпы наркоманов, проституток обоих полов и бездомных нищих этот крохотный, сморщенный человек безмятежно представлял нечто, выглядевшее как особый род искусства: живая статуя, медленно, но очень четко принимавшая разные ритуальные позы, перетекавшие одна в другую.

Габриэле подошел к китайцу и спросил, как называется то, что он делает. Когда тот ответил, что практикуется В приемах самозащиты «тай чи», Габриэле чуть не рассмеялся. Для него восточные единоборства ассоциировались со свирепыми пинками ногой, костоломными ударами ребром ладони и устрашающими выкриками.

– Ваш немой балет очень красив, но чем он поможет, если кто-нибудь на вас нападет?

– На меня будет очень трудно напасть, – сказал старик тихим, почти извиняющимся тоном.

На этот раз Габриэле не удержался от смеха.

– А что, скажите на милость, вы сможете сделать, если кто-нибудь из этих отбросов, что слоняются вокруг, пойдет на вас с кулаками или с ножом?

Старик посмотрел на него взглядом, исполненным достоинства.

– Я сделаю так, что в момент нанесения удара меня не будет в том месте, куда он нацелен.

Теперь в этом состояла и стратегия Габриэле. У него не было возможности узнать, произвели ли эффект его торжественные обещания в письме к Альберто никогда никому не открывать тайны смерти Леонардо, а тем более «Операции Медуза», но последний телефонный разговор с Фульвио принес тревожную информацию: кто-то разбил витрину его магазина, и полицейский, оказавшийся на месте происшествия, интересовался местонахождением хозяина и его сестры. Габриэле с трудом преодолел искушение позвонить Паоле и узнать подробности: ее телефон наверняка прослушивался.

Он решил выждать еще несколько дней, прежде чем снова обратиться к Альберто. А пока – если кто-то выследит его и придет за ним, то не сможет незаметно и беззвучно приблизиться к ферме. А если кто-то войдет внутрь, Габриэле сделает так, что в момент нанесения удара его не окажется на месте, куда удар будет нацелен.

Главные ворота имения были заперты, но он намеренно оставил чуть приоткрытой калитку, прорезанную в одной из створок. Стоило притронуться к ней – и петли издавали предательский скрежет. Так случилось и теперь. Габриэле быстро сбежал по лестнице, выскочил через заднюю дверь отчего дома в заросший сад, где семья когда-то на английский манер устраивала чаепития, промчался мимо дома управляющего, прачечной, старых конюшен, свинарника, курятника и свернул за угол, к расходившемуся в обе стороны ряду из четырех домов, в которых некогда жили сезонные рабочие. Обогнув один из них, он влез на подоконник оставленного открытым именно на этот случай окна, а с него забрался в окно спальни на втором этаже.

– Габриэле!

Он сразу узнал голос, но прислушался к шагам, звонким эхом раздававшимся в замкнутом пространстве внутреннего двора. Топала одна пара ног, следовательно, Альберто пришел один. Правда, кто-то мог сидеть в засаде, но это маловероятно. На кого он мог положиться в столь деликатном деле? В любом случае пора было это выяснить. Габриэле открыл окно, поджег одну из петард, купленных ранее, и бросил ее вниз.

Ответом был выстрел. Пуля прошла далеко от Габриэле, но среагировал Альберто моментально, без каких бы то ни было признаков колебания. Пистолет, стало быть, он держал наготове. В некотором роде Габриэле даже испытал облегчение: по крайней мере, условия схватки больше сомнений не вызывали. Теперь нужно было начинать двигаться – быстро, безостановочно и все время в одном направлении. Это правило боевого искусства «тай чи» он почерпнул из объяснений мастера-китайца. Секрет состоял в том, чтобы загипнотизировать противника неизменным на первый взгляд рисунком движения, а в последний момент резко изменить направление и исчезнуть.

Однако, чтобы воплотить эту стратегию в жизнь, Габриэле сначала должен был обнаружить себя. Это опасно, но армейский опыт доказал, что, несмотря на кажущуюся склонность к иррациональным страхам самого разного рода, он умел, когда дело доходило до настоящей, серьезной, существенной опасности, взять себя в руки и становился хладнокровным и невозмутимым. Можно даже сказать, что его радовали встречи с такими опасностями. Они отвлекали его мысли от всякой дряни. Так или иначе, служба в армии в полной мере продемонстрировала, что его бесстрашие было куда больше его умений. «Будь все по-настоящему, ты стал бы уже покойником», – не раз доводилось ему слышать в свой адрес во время учений. Сейчас все было по-настоящему. Это его не пугало (еще в детстве из-за вымышленных страхов он приучил себя думать и наконец поверил в то, что он бессмертен), но заставляло быть осторожным. Он не боялся рискнуть жизнью, но ему была ненавистна мысль, что он может доставить этим ублюдкам удовольствие убить его.