Медведь и соловей (ЛП)

— Я вижу… всякое. Демонов, чертей. Всюду. Все время, — она словно переступала через себя. Что-то завладело ее языком, звучали ответы. Она никому раньше не рассказывала. Она отказывалась порой сама признавать, даже когда бормотала в углах, и женщины шептались, прикрываясь ладонями. Даже добрый, пьяный и неуклюжий отец Семен, который молился с ней больше раз, чем она могла сосчитать, никогда не получал от нее это признание.

— Но почему это значит, что вы безумны? Церковь учит, что демоны ходят среди нас. Вы отрицаете учения церкви?

— Нет! Но… — Анне было жарко и холодно. Она хотела посмотреть в его лицо снова, но не осмелилась. Она посмотрела на пол и увидела слабую тень его ноги, босой под тяжелой мантией. Она выдавила шепот. — Но они не… не могут быть настоящими. Никто больше не видит… Я безумна, я это знаю, — она замолчала и медленно добавила. — Но порой я думаю… о падчерице Василисе. Но она лишь ребенок, который слушал слишком много сказок.

Отец Константин нахмурился.

— Она говорит об этом?

— Иногда. Но когда она была маленькой, порой… ее глаза…

— И вы ничего не сделали? — голос Константина был гибким, как змея, и податливым, как у певца. Анна робела от его потрясенного тона.

— Я била ее, когда могла, запрещала говорить об этом. Я думала, может, если поймаю это в раннем возрасте, безумие отступит.

— Об этом вы думали? Безумие? Вы не боялись за ее душу?

Анна открыла рот, закрыла его и ошеломленно посмотрела на священника. Он прошел к центру иконостаса, где сидел Христос, окруженный апостолами. Лунный свет делал его золотые волосы седыми, серебристыми. Его тень ползла по полу.

— Демонов можно изгнать, Анна Ивановна, — сказал он, не сводя взгляда с иконы.

— И — изгнать? — пролепетала она.

— Естественно.

— Как? — она ощущала, словно думала сквозь грязь. Всю жизнь она носила это проклятие. Она не могла осознать, что от этого можно было избавиться.

— Ритуалы церкви. И молитвы.

Повисла тишина.

— О, — выдохнула Анна. — О, прошу. Прогоните это. Прогоните их.

Он, должно быть, улыбнулся, но она толком не видела в свете луны.

— Я буду молиться и думать об этом. Идите спать, Анна Ивановна, — она смотрела на него большими потрясенными глазами, а потом развернулась и бросилась к двери, неловко ступая по дереву.

Отец Константин опустился перед иконостасом. Он не спал остаток ночи.

А потом было воскресенье. В сером свете рассвета Константин вернулся в свою комнату. С тяжелой головой он умыл холодной водой лицо и вымыл руки. Скоро ему на службу. Он был уставшим, но спокойным. За долгие часы бдения Бог дал ему ответ. Он знал, что за зло лежало на этой земле. Оно было в солнечных символах на фартуке няни, в ужасе глупой женщины, в хищных глазах дочери Петра. Место было заражено демонами, чертями старой религии. Эти глупые дикие люди поклонялись Богу днем и старым божествам в тайне. Они пытались идти обеими тропами сразу, делали себя низкими в глазах Отца. Конечно, зло забавлялось здесь.

Волнение кипело в его венах. Он думал, что будет тут гнить, в глуши. Но тут шел бой, бой за души людей, и с одной стороны было зло, а с другой — посланник Бога.

Люди собирались. Он почти ощущал их любопытство. Тут было не так, как в Москве, где люди голодно внимали его словам, любили его своими испуганными глазами. Пока что.

Но будет так.

* * *

Вася дернула плечом, ей хотелось снять головной убор. Они были в церкви, и Дуня добавила вуаль к строению из ткани и дерева с полудрагоценными камнями. Чесалось. Но это было ничего, по сравнению с Анной, которая нарядилась как на праздник — с крестом с камнями на шее, кольцами на каждом пальце. Дуня посмотрела на хозяйку, пробормотала о набожности и золотых волосах. Даже Петр вскинул брови при виде жены, но промолчал. Вася пошла за братьями в церковь, почесывая голову.

Женщины стояли слева, у Девы, а мужчины справа — перед Христом. Вася всегда хотела стоять рядом с Алешей, чтобы они толкались всю службу. Ирина была такой маленькой и милой, что радости от тыканья не было, и Анна всегда это замечала. Вася сцепила пальцы за спиной.

Двери в центре иконостаса открылись, вышел священник. Шепот деревни звучал в тишине, смешанный с хихиканьем девочки.

Церковь была маленькой, и отец Константин, казалось, заполнял ее. Его золотые волосы привлекали взгляд, как не могли даже камни Анны. Его голубые глаза пронзали толпу ножами, каждого человека. Он не сразу заговорил. Люди замолчали, и Вася старалась услышать их тихое дыхание.

— Благословенно царство, — заговорил Константин, его голос хлынул на них, — отца, сына и святого духа ныне и присно, и во веки веков.

Он не звучал как отец Семен, отметила Вася, хотя слова литургии были такими же. Его голос был громом, он расставлял ударения, как Дуня стежки. От его прикосновения слова оживали. Его голос был глубоким, как реки веской. Он говорил с ними о жизни и смерти, о Боге и грехе. Он говорил о том, чего они не знали, о чертях, страданиях и искушении. Он рассказывал это перед ними, чтобы они увидели себя поддавшимися суждению Бога, увидели себя обреченными и сдались.