Медвежатница

Надо было Клобукова тоже уважить. Из центральной ведомственной поликлиники Бляхина теперь переведут на Басманную – всех отставников ниже генеральского звания туда списывают. Уровень медобслуживания там, конечно, не тот. А здоровье лучше не станет. Свой медицинский академик очень пригодится.

Подсел.

– Ты чего смурной, Антоша?

– Вспомнил, что сегодня годовщина. Дочь у меня болеет, пневмония, из головы вылетело. А сейчас вдруг стукнуло. Пятнадцатое октября. Восемнадцать лет, день в день.

– Что за годовщина-то?

– Забыл? – вроде как удивился Клобуков. – Хотя что тебе… Ты такого, наверное, много повидал. А у меня незаживающая рана.

– Да о чем ты?

– Помнишь, как ты ко мне пришел тогда? Хотел Мирру спасти. Для этого надо было выдать Иннокентия Ивановича Баха, которого я знал с детства. И я выдал… – В клобуковских глазах была мука. – И Мирру не спас, и человека погубил. Знал бы ты, какого человека… Из-за этого у меня пятнадцатое октября – черный день календаря. Самый страшный день моей жизни.

Сладко же ты жизнь прожил, коли это твой самый страшный день, подумал Бляхин, но говорить обидное, конечно, не стал. Ну и удивился. Ишь как оно совпало-то.

Поколебался немножко. Информация-то секретная, разглашению не подлежащая. Но с другой стороны не бог весть какая государственная тайна. И дружить надо с Антохой.

Наклонился к самому уху.

– Не имею права тебе говорить, но по старой нашей дружбе… Нет, сначала вот что учти, чтоб зря не терзаться. Баха этого ты тогда сдал правильно. Не то и сам сгинул бы, и детям своим жизнь поломал. Это первое. А второе… – Перешел вовсе на шепот. – Никого ты не сгубил. Жив твой Бах.

– Что?! – вскрикнул Клобуков тонким голосом. На него заоборачивались.

– Пойдем-ка…

Филипп Панкратович вывел академика в коридор, где никого не было.

– Вызвали меня недавно к реабилитационному прокурору, есть теперь такие. По делу об эсеровско-фашистской КРО «Счастливая Россия». Я в тридцать седьмом году ею занимался.

– Каэро? – переспросил напряженно слушавший Антон.

– Контрреволюционная организация. Прокурор мне говорит: «Тут написано, что вас по личному распоряжению Ежова с дела сняли, с выговором, и отстранили от следовательской работы. Почему?». Отвечаю: так, мол, и так, не было сил смотреть, как подводят под расстрел невинных людей. Рассказал всё, что помню. Получил благодарность за помощь в реабилитационной работе.

А заодно – про это Антохе знать было необязательно – прокурор пристроил Филиппа Панкратовича в нынешнюю комиссию как незапятнанного репрессиями работника.

– И что?

– Да то, что твой Бах проходил аккурат по делу «Счастливой России». И знаешь, почему оно на пересмотр пошло? Потому что заявление поступило. Угадай от кого.

Какое там «угадай» – Клобуков только глазами хлопал.

– От Баха Иннокентия Ивановича, 1877 года рождения. Не расстреляли его тогда почему-то. И оказался он, чертяка, двужильный. 78 лет деду, восемнадцать годков отмотал – и живой!

– Г-где… Где он с-сейчас? – проблеял Антоха, заикаясь.

– Где-то в Московской области, на 101 километре. Надо дома поглядеть. Я записал себе адрес для памяти. Сразу про тебя подумал. Только ты мне не звони. Времена сейчас, конечно, не те, что тогда, а все ж таки не надо. Мало ли. Лучше зайди ко мне. Есть ручка? Пиши адрес.

На самом деле ничего Филипп Панкратович не записывал – зачем ему, память он имел превосходную. Можно сказать, профессиональную. Что где в документах увидал – запоминал накрепко. Запомнил и адрес этого Баха, проходившего по делу как «брат Иларий». Но в голове составилась комбинация: познакомить Клобукова с Евой. У нее щитовидка, суставы. Пускай устроит по своим академическим связям – в порядке благодарности.

У Антона на лбу выступила испарина, подбородок мелко дрожал. Разволновался человек.

Воскресник

– «С огромным удовлетворением советские люди, всё прогрессивное человечество встретили пламенные призывы ЦК КПСС к тридцать восьмой годовщине Великой Социалистической революции. Они проникнуты неустанной заботой об укреплении мира между народами, о неуклонном повышении материального и культурного уровня трудящихся, о великом деле строительства коммунизма в нашей стране. Есть там обращение и к нам, медицинским работникам, товарищи, под пунктом 63. «Медицинские работники! – говорится в призыве. – Улучшайте и развивайте народное здравоохранение, повышайте культуру в работе лечебных и санитарных учреждений! Внедряйте в практику достижения медицинской науки!» Задумайтесь над этими словами, товарищи. Каждое из них на вес золота…

Голос Митрофанова, секретаря институтского парткома, был монотонен и скучен. Трое в президиуме – директор, председатель месткома и комсомольский секретарь – держали подобающие мероприятию лица, но в зале кто-то дремал, кто-то перешептывался, сосед справа потихоньку решал кроссворд.