Медвежья злоба

Я смотрю в темноту. И опять перед глазами речка Сюверня, дом деда Платона, разрушенная церковь на краю Липовки, в которой мы с ребятами часто лазили на колокольню за голубями. Так, после войны, в голодные годы, лазил и мой отец. Они тогда ловили и голубей в церкви, и воробьёв в соломенных крышах изб, и ракушек-беззубок на реке. Мясо ракушек ели так же, как и мясо птиц. Только после ракушек их лица становились жёлтыми, как у китайцев. Однажды отец даже упал с колокольни. Летел вниз головой с мешком пойманных голубей в руках. Ударился о балку и перевернулся в воздухе, что его и спасло. Остался живой, только ногу подвернул. Бабка-костоправка из соседней деревни так хорошо её вправила, что в его жизни это осталось только в памяти…

Я засыпаю в телеге. Взрослые разговаривают между собой. А я не слышу, сплю.

– Но! Давай!

Вздрагиваю от голоса деда Платона и открываю глаза. Рассвело. Лошадь свернула с дороги к деревне. Видны посадки берёз и клёнов у церкви. Они посажены одними людьми по приказу других: «Будут снеготаяние задерживать, урожаю лучше!» А деревенские считают, что от посадок климат поменялся, и урожаю только хуже. Я деревенским верю.

Смотрю на дома у реки. Это кусок Липовки со своим местным названием – Черводыровка. Есть Серединка – туда мы и едем. Третья часть – Кузята.

Дом деда Платона сложен из дикого камня – ракушечника, обмазан глиной вперемешку с коровьим навозом. Я в прошлом году помогал мешать. После того как дом обмазали, побелили. Крышу покрыли соломой. Нищета. Денег на шифер нет, не говоря уже о железе.

Вспоминаю рассказ отца, как однажды под церковным алтарём он нашёл золотые и серебряные монеты. Набрал полную фуражку. И всё в омут за деревней перекидал. Кинет одну монету, она по воде скачет и тонет. Прыгает и тонет. Интересно. Одну монету, правда, оставил и домой принёс. У бабушки Насти, моей прабабушки, при виде золота задрожали руки, а когда она узнала, где остальные монеты, чуть не упала в обморок. Побежала к реке, да разве на дне омута чего найдёшь?..

Ещё отец помнил, как его послали капусту поливать, а он прихватил удочку. Вместо лески – суровая нитка, вместо крючка – гвоздь, согнутый и острозаточенный, поплавок – пробка от бутылки. Он насадил червя, снасть в реку забросил. Пока поливал капусту, на удочку попался голавль, да такой, что еле из воды вытащил. Когда рыбину домой тащил, хвост голавля из ведра наружу торчал. Ели голавля всей семьёй.

За Серединкой, если перейти луг, попадаешь в Кузята. Говорили, что там много Кузенковых жило. Оттуда Кузенковы по миру и расходились. Видно, они там первыми обосновались, хотя в деревне жили семьи и с другими фамилиями…

Подъехали к дому. Пока дед Платон лошадь к столбу привязывал, мы с бабушкой вошли в дом. Сестра её, баба Люба, с дочерьми нас встречают, говорят, что я вырос. Хорошо, коли так. Мы разбираем веши, все суетятся. Баба Люба берёт кошёлку и идёт за навозом. Печки в деревне топят только им. Леса в округе ведь нет, а значит, нет и дров. Поэтому скоту всю зиму стелют солому и её не убирают. По весне режут ножовкой навоз с соломой и лежалую подстилку, предварительно просушив, складируют в огромные омёты. Этим и топят. Я с такого омёта однажды свалился и угодил глазом на стерню. Меня для начала кнутом выпороли, а потом в больницу отвезли, в посёлок Волчий Враг, что от Липовки в десяти километрах. Глаз врач чем-то промыл, и всё. После этого зрение ослабло. Ничего, второй глаз в норме. Я сажусь за стол, сколоченный из грубо струганных толстых досок. Баба Люба успела замесить блины, поставила в печь таганок, а на него сковороду. Готовые блины складывает в миску. На столе молоко, сметана и деревенское масло. А больше ничего и не надо. С дороги всё так вкусно!

– Ребята приходили, про тебя спрашивали. – Это баба Люба говорит о моих друзьях.

Обязательно нужно встретиться ближе к вечеру. А сейчас прошусь с дедом на конюшню. По лошадям соскучился. Особенно по одной – кобыле Манёк. Умнейшая лошадка. А как под седлом ходит! Я на неё сажусь, так она чувствует, что в седле ребёнок, и идёт аккуратно.

Конюшня рядом. Каких-то пятьсот метров. Ура, деревенская жизнь началась! Дед по случаю моего приезда оседлал Манька. Я целый час катаюсь на лошади, получая огромное удовольствие. Еле сдерживаюсь, чтобы не свистнуть на всю деревню и не рвануть галопом по улице в степь, в сторону Сюверни. Там, где-то у Крюкова родника, пасётся табун. Прошу об этом деда, но он не разрешает, а поротым я быть не хочу – у него не залежится.

– Покатайся вокруг конюшни, – говорит дед. – Можешь к посадкам съездить или до клуба. Глянь, что за фильм сегодня. – Дед идёт заниматься делами, а я еду выполнять его просьбу.