Мегамир

Он прыгнул с ветки мегадерева. Кокон с Сашей прижимал к груди, сам падал, растопырив ноги, тормозил воздух как мог, чтобы успеть рассмотреть место внизу, успеть при необходимости хоть малость спланировать в сторону.

При его росте горизонт всегда был в десятке шагов, не дальше. Приходилось часто взбираться на верхушки стеблей, откуда высматривал направление, стараясь заглянуть за кочки, завалы. Над головой чаще всего была зелень первого неба, а когда выскакивал на открытое пространство, то в немыслимой высоте зеленело второе небо – кустарников. Если бывал просвет между гигантскими ветвями, то смутно темнело изумрудное небо мегадеревьев… А поляризационным зрением Енисеев пока что не обзавелся, солнце сквозь такие барьеры угадывать не научился. Через каждые четверть часа снова вскакивал повыше, оставляя Сашу, высматривал, нацеливался.

Проголодавшись, пришиб по дороге молодого сочного клещика, предложил Саше:

– Слопаешь?

Саша с отвращением покосилась на клеща, у которого еще дергались лапы:

– Вы будете его есть… живого?

– Жарить не на чем, – объяснил Енисеев, он напряженно всматривался в колышущуюся перед ним зелень. – Так питательнее.

– Маньяк, – проговорила Саша. Отвернуться девушка не могла, просто закрыла глаза. Енисеев все еще всматривался в неясные очертания, машинально сел, как ему показалось, на бревно. Саша под ним дернулась, он поспешно вскочил, пробормотал извинения и, уже стоя, с хрустом разломил легкий панцирь, под которым скрывалось нежное мясо, подрагивало желе густого сока…

Он старался не чавкать, хотя без шума трудно высасывать плотную жидкость, и Саша вздрагивала, пытаясь отвернуться. Эти женские мерехлюндии Енисеев игнорировал. Опасности нет, а расшаркиваться не станет, сама без всякого повода изменила отношения к лучшему. Холодноватый тон, снова на «вы» и по батюшке, скрытая настороженность, даже недоброжелательность. За что?

Он вскочил на ноги, чувствуя прилив сил. Спросил дружелюбно:

– Еще не заснула? Спи, я донесу, как на пуховой перине.

Саша промолчала, только нервно дернула уголком рта. Енисеев забросил ее на плечо, чувствуя, что несет спеленутую египетскую мумию.

Опускаясь в очередной раз со стебля, откуда высматривал дорогу, он услышал внизу истерический визг. Прыгнул, на лету изготовился к бою. Небольшой водяной слоник размером с крупного пса стоял на коконе и осторожно трогал усиками лицо Саши. Кончики сяжек задумчиво пробежали по губам, пощупали щеки, остановились на плотно закрытых глазах. На визг внимания не обратил, будучи глухим, как все слоники, иначе бы остался заикой на всю оставшуюся жизнь.

Енисеев с разбега пинком сбросил любопытного. Визг еще продолжался, хотя обиженный слоник уже умчался, поджимая зад. Енисеев потрогал Сашу за щеку, она взвизгнула еще громче.

– Саша, – сказал Енисеев громко, – это уже не сабатос чувис, а гомо сапиенс.

Она приоткрыла один глаз, визг оборвался. Ее бледное лицо медленно стало заливаться краской.

– Простите, – сказала она. Голос дрожал, но тут же выровнялся, в нем появились прежние суховатые нотки. – Странно и непривычно чувствовать себя беспомощной. Я всегда была хозяином… хозяйкой положения.

– Скоро тебя освободят, – заверил Енисеев, – потерпи малость.

Он подхватил ее, бросился вперед крупными многометровыми прыжками. Саша утихла, ему смутно показалось, что он ощущает сквозь свой комбинезон и ее кокон тепло.

– Уже близко, – сказал он.

– Ох, скорее бы…

– Терпи, терпи…

Вдруг он сообразил, что у нее могут быть и другие муки, кроме мук неподвижности. Хотя часть влаги уходит через дыхание, испаряется через кожу, но часть должна уходить и старым привычным способом.

– Саша, – сказал он доброжелательно, – ты себя не мучай. Что за глупые предрассудки?

– Что вы имеете в виду? – спросила она настороженно.

– А ничего особенного, чистую физиологию. Не надо терпеть! Комбинезон отмоем изнутри.

– Евглупий Владимирович, – сказала она ледяным голосом, – я прошу вас умолкнуть.

Он пожал плечами, едва не сбросив ее в глубокую пропасть, ибо перепрыгивал в этот момент с одного стебля на другой на высоте сорокаэтажного дома. Воздух был теплый, от земли поднимались цветные шарики пыльцы, солнце светило ласково, не обжигая.

Саша молчала, не двигалась. Енисеев наконец встревожился, заглянул ей в лицо. Она тут же открыла глаза, почувствовав его взгляд.

– Спи-спи, – сказал Енисеев поспешно, – я подумал, не случилось ли чего…

– Чего именно? – поинтересовалась она таким тоном, словно заговорил айсберг.

– Ну… так просто. Удобно ли тебе?

– Очень, – сказала она саркастически. – Всю жизнь мечтала побывать в этом коконе!

– Если что, Саша, не стесняйся! Мы же друзья.

Она смолчала, медленно опустила ресницы. Лицо ее было высокомерным. Возможно, она впервые в жизни услышала о существовании туалетных комнат.

Енисеев на бегу схватил тлю, а его ладонь оказалась на миг зажатой между щекой Саши и ее плечом. Их глаза встретились, он с опозданием выдернул руку. Девушка не закрывала глаза, смотрела тревожно, вопрошающе. Краска залила не только щеки, но и лоб, шею, однако глаза она не опускала.