Мегамир

Он сам замечал, что Саша в самом деле похудела больше других. Суставы выступают остро, живот впал, отчего грудь торчит просто вызывающе. Из-за того, что низ живота почти прилип к спине, остро и жалобно торчат кости бедер, а внизу выпячивается кость, от которой Енисеев всегда поспешно отводил глаза. Комбинезон плотно обтягивает ее фигуру, и лобок выпячивается просто вызывающе. Хотя они даже в полете изнуряли себя работой, Енисеев ловил себя на том, что украдкой посматривает, как она ходит, двигается, с какой грацией садится. А когда из тени выходит под солнечные лучи, в крови у него всякий раз начиналось жжение, перед глазами быстро и хаотично начинали возникать сладостные картины, от которых он краснел, хмурился, поспешно нырял в тень.

– Это ее не портит, – сказал он наконец.

– Еще как не портит, – согласился Дмитрий. – Просто… она меняется быстрее других.

Утром проснулись от рези в глазах. Солнце слепило через тонкую пленку век, глаза нагрелись. Енисеев инстинктивно закрыл ладонями глаза, но прямые лучи проникали даже сквозь ладони. Он поспешно отвернулся, перед глазами плавали темные пятна. Не ослепнуть бы… Веки скоро отомрут, все равно не защита, сквозь них видно почти так же. А от пыли защищать не надо, не случайно глаза у всех насекомых, пауков, сороконожек без век…

Он попытался себе представить человека, который придет через два-три поколения. Получилось такое удивительное чудовище, что он проснулся окончательно.

Сквозь иллюминатор в полу видно было, как далеко внизу тянется поле кучевых облаков, а темно-зеленая поверхность проглядывает лишь в разрывы, похожие на разломы. Весь экипаж, сохраняя тепло, находился здесь же, в задраенной гондоле. Все кучились по двое-трое возле иллюминаторов, на их лица падал отсвет дневного света.

Енисеев украдкой шарил по ним взглядом. Сейчас, когда все в сборе, а делать, по сути, нечего, к нему снова вернулись тягостные мысли о противнике, который испортил рацию, поджег шар.

Кто из них враг? Загорелые, дружелюбные, всегда готовые помочь Забелин и Чернов? Великий физико-химик и не менее великий кулинар Хомяков? Беспомощная красавица Цветкова? Мягкий самоотверженный Овсяненко? Железный Морозов? Остаются Алексеевский и Фетисова, которым он верит как себе, и два ксеркса, которым, как себе, верят десантники… Кто? Буся и Кузя?

Вяло позавтракали, Морозов велел усилить подачу подогретого воздуха сюда, вниз, и едва горячая струя ворвалась в помещение, все оживились, голоса стали громче, Забелин и Чернов затеяли вольную борьбу.

Вскоре интеллектуалы уже развлекались сногсшибательными гипотезами, придумывали заумные теории, состязались в эрудиции. Дмитрий обычно слушал с раскрытым ртом. Морозов и Саша тоже присутствовали безмолвными слушателями. Енисеев участвовал в диспутах редко. Но сегодня Дмитрий вдруг поднялся, сказал с натугой, сильно покраснев:

– Я не понимаю, почему никто не скажет про удивительную философию муравьев…

Споры умолкли, на него оглянулись с таким интересом, словно увидели большую говорящую рыбу.

– Философию? – наконец переспросил Чернов, да и то, пожалуй, спросил из вежливости. – Да еще… гм… муравьев? Я бы скорее поговорил про их Курс Молодого Бойца, созданный великим Алексеевским!

Дмитрий приосанился, но тут же его грудь слегка опала в размерах, он сказал сердито:

– А вот и философию! Мы знаем, что любое мыслящее существо отличается прежде всего неприятием своей смерти. Не гибели, ее и немыслящие… ну, всякие там тараканы и йоги, боятся, а именно небытия! Так вот муравьи выход нашли. Они бессмертны!

На него смотрели с прежним вежливым интересом. Молчали. Только Саша сказала с непередаваемым презрением:

– Ого! А как ты их рубил направо и налево пару лет назад?

– Бессмертны, глупая, – сказал Дмитрий с чувством полного превосходства интеллектуала над простой бесхитростной десантницей, – это не значит, что неуязвимы. Муравей существует как муравьишка и в то же время – как часть надорганизма муравейника. Наш страшный вопрос, куда прет бренная душа после смерти, у них не возникает. Их души остаются в муравейнике.

– Часть души? – спросила Саша скептически.

– Нет, теряется микроскопически малая часть. Если в муравейнике сто тысяч муравьев, то со смертью муравья теряется стотысячная часть души. Это все равно что ты забыла один-два анекдота. Или чей-то телефонный номер. Душа муравейника постоянно что-то забывает по мелочи, когда дохнут отдельные мураши, но и всегда что-то узнает новое, так как постоянно рождаются новые, носятся по незнакомым местам… Словом, жизнь идет. Муравьи спокойны, веселы и невозмутимы, потому что все их личности остаются в муравейнике даже после смерти.

Все смотрели на Дмитрия уже не как на говорящую рыбу, а как на ученую обезьяну, только Морозов, как истый руководитель, сразу ухватился за рациональное зерно: