Мегамир

Округлые каменные горы медленно плыли навстречу и расходились по бокам. Иногда приседали, когда он с разбегу перепрыгивал бревно или загородивший дорогу кристалл, но в черепе все крутились слова Морозова, а спина все еще чувствовала пристальный взгляд этого побывавшего в разных переделках человека, битого, видавшего виды.

Пожалуй, только Морозов задумывается над будущим. Это входит в работу администратора – задумываться над будущим своего коллектива. И хотя только над близким будущим, но Морозова пугает и близкое…

И не зря, подумал Енисеев.

Не зря, так как тут адаптационные процессы пойдут стремительно. Даже насекомые с их жесткой программой, вшитой в ганглии, адаптируются к меняющимся условиям, вон даже в Антарктиде появились жуки и черви, что роют норы прямо во льду, а люди начнут изменяться с первого же поколения, рожденного здесь…

Он пугливо оглянулся по сторонам. Никто не подслушал такую крамольную мысль? Ведь им постоянно внушают, что Малый Мир – это что-то вроде выхода в открытый космос. Мол, поработайте там чуток, а потом вернетесь, сбросите эти жуткие скафандры, дома – семья, дети, пиво, все блага цивилизации!

Ноздри вздрогнули, аромат был едва уловимый, но в нем чувствовался нетерпеливый призыв. Енисеев ошарашенно повертелся головой по сторонам. Подпрыгнул, стараясь захватить молекул странного запаха побольше, понять, что же за бабочка пролетела, чей запах настолько… гм…

Из-за спины донесся слабый крик. Саша стояла на самом кончике покачивающегося листа. Ее подбрасывало, как доска на высоком трамплине, она хохотала и размахивала руками, опираясь на воздух.

ГЛАВА 22

Сердце колотилось часто и взволнованно. Кровь пошла тугой волной, вздувая вены. Он сфокусировал зрение, Саша стояла в солнечном луче, но комбинезон мешал ее увидеть, как прежде, насквозь, однако… однако это от нее идут свет и тепло, а также тот странный волнующий аромат, от которого сейчас так бешено стучит сердце!

Он вспомнил, что уже несколько дней улавливал этот чарующий аромат, который радостно тревожил и заставлял кровь горячей волной шарахать в голову, а потом огненным шаром приливать ниже.

Вот оно что! Пока он раздумывал над проблемами следующего поколения рожденных в этом мире, в Мегамире, Саша уже становится частью этого мира. Может быть, раньше всех.

В синеве пролетела крохотная фигурка с неизменным бластером на изготовку. Дмитрий, похоже, тоже уловил этот запах, но увидел внизу Енисеева, развел руками в жесте сожаления и зависти, кивнул и унесся вихляющим непредсказуемым полетом бабочки.

Енисеев видел, как Саша протянула к нему руки. Яйцеклад ее раздулся и пульсировал. Он заорал, подпрыгнул на немыслимую высоту, едва-едва не дотянувшись до края листа. Саша звонко засмеялась, ее смех был похож на трель молодого кузнечика, прыгнула с листа на другой, на третий, исчезла в зеленом тумане…

– Теперь не уйдешь! – заорал Енисеев победно.

Мышцы вздулись от прилива крови. Ноги распрямились с такой силой, что он прыгнул как кузнечик, перелетел через листок, эквивалентный сосне десятиметрового размера. Под ним заходило ходуном, но пальцы впились в сочные пружинистые подушечки простеганного листа, а ноздри уже ловили более четкий запах.

Через мгновение он сделал тройное сальто на ту сторону дерева, тело стремительно ринулось в радостный бег. Сердце стучало чаще. Кровь уже не шумела, а победно ревела на порогах суставов.

На привычный мир, воспринимаемый зрением, причудливо накладывался еще один: странный, отрывочный, гротескный. Пока это здорово мешало, он чувствовал себя так, словно у него что-то неладное с глазами. Или с психикой. Глюки, видения…

Но именно в этом мире яркая волнистая струя пересекала мир и уходила в заросли. Ее медленно покачивало, она неспешно давала себя размывать, но даже в стороне от этой волшебной струи аромата он ВИДЕЛ ее отчетливо. Сердце начинало стучать еще чаще, когда он вламывался в этот удивительный поток, и болезненно ныло, когда выпадал из него.

Часто он видел сразу два изображения: затаившаяся на листе гусеница и нечто странное на том же месте – по форме даже не гусеница, а черт-те что, с яркими точками яйцекладов, возможно – ложных, перегретым воздухом над продольным ганглием и цветным пятном вокруг желез секреции… Два-три раза на фоне размытого тумана мелькали только эти «черт-те». Наконец ошеломленно понял, что это он видит таких же, как и первая, гусениц, в мире запахов! Видит раньше, чем те появляются в том мире, который охватывает зрением.

Зрением, которое из глаз, а этих он видит зрением, которое… которое… Что за чушь у меня в голове, мелькнула мысль. Любой пес у столба с «метками» видит всех гостей, что отметились там до него, а насекомые воспринимают запахи во сто крат… даже в тысячи и сотни тысяч раз лучше любого пса…