Мегамир

– Сейчас решим, – бросил Морозов сердито, недовольный, что прервали. – Но сперва хочу указать, что вы нас недооценили. Что себя не цените, это понятно, но вот нас… Проповеди Фетисовой не опасны, ибо есть контрпроповеди Овсяненко. Оставьте силу в руках армии, Михаил Алексеевич, у вас есть оружие посильнее. Идеи можно обезвредить только идеями, это теперь понятно даже верхним эшелонам власти.

Овсяненко возразил глухим надтреснутым голосом:

– Но я был в отчаянии! Фетисова говорила о расе сверхлюдей, а кому не льстит быть избранным?

Енисеев заметил мягко:

– Фетисову просто любят. Многие чувствуют, что у нее этот конек неспроста, от какой-то давней обиды… В философии она ребенок.

Морозов сказал с неудовольствием и сожалением:

– Я бы охотно свернул ему шею. Человек я простой, люблю простые решения. Но жизнь, увы, штука сложная. В любом обществе надо держать, даже охранять законом людей, которые кричат: «Люди, опомнитесь!», хватают нас за руки. Ведь мамонтов перехлопали каменными топорами, а сейчас размахиваем штуками помощнее и поострее…

Енисеев ощутил, как гора свалилась с плеч. Все-таки телепатия существует. Точнее, феромоновая передача настроения, даже решений.

– Будем драться одними идеями, – сказал он, поворачиваясь к Овсяненко, который под их взглядами стал краснее свежесваренного рака, уменьшился до размеров микроба. – В этом мире, во всяком случае. Пусть другой войны здесь никогда не будет.

Овсяненко прикрыл лицо ладонями. Плечи его поднялись, голова ушла вглубь.

– Вы убили меня, – донесся его шепот. – Убили, показав мою дурость… Уж лучше бы старый суд чести. Раз – и готово! Кровью, как говорится.

Морозов оскалил зубы, сказал ехидно:

– А вот шиш тебе! Каждый из нас живет с чувством стыда за все, что творится, а ты хотел в кусты? Нет, поработай на нашей каторге, которая зовется жизнью. А суд чести… Этот суд не раз в жизни, как было в твое медиевистское время, а ежедневно, ежечасно!

Овсяненко стоял, опустив голову. Под ногами у него был широкий иллюминатор. Далеко внизу бесшумно проплывала девственная поверхность незнакомой суперпланеты. Пять минут – территория Франции, двадцать – Европы… Таких двадцатиминуток до Украины осталось всего двести-триста. А до намеченного юга Узбекистана несколько тысяч.

Два дня летели, опережая график. Затем Морозов уменьшил подачу пропана в горелку, шар по длинной дуге начал опускаться к облакам, долго проваливался через это мокрое месиво, наконец внизу показалась зелень с редкими пятнами желтого.

Еще через час снизились настолько, что смогли рассмотреть быстро убегающий назад лес. Не мегалес, а обыкновенный лес из сочных деревьев. На которых полно живности, и под которыми полно, и даже в верхнем слое земли настолько полно, что те подземные звери сослепу сталкиваются головами. Чуть позже потянулось каменное плато с одинаковыми округлыми горами. Деревьев стало поменьше, но зверья там, судя по разным признакам, хватало.

По сигналу Морозова одновременно бухнули две пушки. Тонкие нити стремительно протянулись к массивным валунам. Гондолу тряхнуло, наклонило. Через пару мгновений она опустилась на землю и застыла.

Морозов довольно крякнул:

– Самая безукоризненная посадка!

– Дальше будет еще лучше, – браво отрапортовал Дмитрий.

– На этой отметке удержитесь, – приказал Морозов строго. – Расхвастался…

Исполинский яркий шар с отпугивающими фигурами медленно ложился в сотне шагов к востоку. Теплый воздух медленно покидал шар, тот сморщивался, сминался.

– Привал всего на шесть часов, – предупредил Енисеев. – Просто отрабатываем посадку и взлет в зоне каменных холмов.

– В стране Каменных Холмов, – произнесла Саша. – Как красиво!

Умело и слаженно скатали и убрали шар, хотя не очень старались, через шесть часов снова разворачивать, но замаскировали так, что человек Большого Мира мог бы наступить на убежище и пойти дальше, ничего не заметив. Впрочем, отсюда до ближайшего селения существ Большого Мира многие мегакилометры.

Ксерксы, побегав по кругу вокруг места стоянки, запомнили место и унеслись за добычей. Дмитрий развел виновато руками, поинтересовался:

– Это правда, что… дальше попрем без остановок?

– Да, – сообщил Морозов. – Да.

– Тогда я тоже…

– Что?

– Ну, Диме с Сашей можно, а я что, лысый?

Морозов покачал головой:

– Когда ты повзрослеешь…

Дмитрий ликующе гаркнул:

– Рад стараться!.. Ура!.. Бей насекомых!

– Ты же сам насекомый, – уличил Морозов.

Дмитрий подумал, согласился:

– А пусть!.. Вон Енисеев вовсе еврей, а ничего, живет. Насекомым быть не так уж и плохо. Они самые древние люди на Земле, как говорит Енисеев. Еще древнее евреев.

Енисеев хотел было возразить, что он не еврей, но подумал внезапно, что здесь не только национальные различия, но и расовые скоро потеряют свою значимость, ибо ужасающе близко маячит более страшная реальность, о которой он боится вышептать пока что даже себе…

Вслед за Дмитрием по окрестностям разошлись почти все, «чтобы размять ноги». Даже осмелевшая Цветкова решилась на самостоятельную вылазку. Правда, ее тут же с двух сторон взяли в коробочку Чернов и Забелин.