Мейерхольд: Драма красного Карабаса

В городе тогда проживало около ста пятидесяти тысяч жителей. Из них полтысячи (или чуть больше) можно было считать местной интеллигенцией. Они-то в основном и составляли зрительскую массу: чиновники, солидные купцы, недавние крепостники-помещики со всеми их родичами. Здесь же, бесспорно, разночинные учителя, доктора, аптекари, инженеры, умельцы-механики, питомцы землемерного и железнодорожного училищ, ссыльные интеллигенты (в основном поляки), члены лютеранской общины. Сюда же причислим — с натяжкой — три-четыре сотни так называемых полуинтеллигентных обывателей: мелких торговцев, приказчиков, фельдшеров, мастеровых. Не забудем и служителей культа — в городе было четыре вероисповедания: православие, католицизм, мусульманство (татарский след) и лютеранство.

Лютеранство — тема отдельная, поскольку именно к нему принадлежал с рождения наш герой. Прибытие немцев-лютеран в Россию было зафиксировано официальным приглашением Екатерины II. Немецкое население, разобщенное и разоренное очередной европейской войной, встретило новость с радостью и надеждой. Услышав, что есть страна, где не надо будет платить налог, служить в армии, где можно свободно исповедовать любую религию, строить церкви и дома по своим традициям, самим управлять своей общиной да еще и получить бесплатно землю, многие немцы бодро двинулись на восток. Освоившись, они еще много лет звали к себе из Германии родственников и знакомых.

Отец будущего режиссера Эмиль Фридрих Мейергольд приехал в Россию из Силезии в середине XIX столетия, но до конца дней оставался германским подданным и патриотом. Выстроив в Ухтинке под Пензой большой водочный завод, он купил там же небольшое именьице, а затем в самом городе построил еще один заводик. Надо сказать, что Пенза была одним из центров российского водочного производства, бурно набиравшего обороты после реформы 1861 года. Фирма Мейергольда обогнала конкурентов благодаря знаменитой «Углевке» — водке, очищенной углем, которую расхваливал такой знаток, как Владимир Гиляровский: «Такой, как «Углевка», никогда я нигде не пил — ни у Смирнова Петра, ни у вдовы Поповой». Тот же Гиляровский оставил колоритный портрет хозяина водочного производства: «Высокий могучий человек с большой русой бородой: фигура такая, что прямо нормандского викинга пиши».

Эмиль Фридрих, ставший в России Эмилием Федоровичем, был купцом 2-й гильдии — довольно высокое звание. Его жена Альвина Даниловна, урожденная Неезе, происходила из бедной, но образованной семьи остзейских (прибалтийских) немцев. Наш герой, восьмой и самый младший ребенок в семье, родился 9 февраля 1874 года и был крещен в пензенской кирхе по лютеранскому обряду. Его братья и сестры, кроме погодка Федора (Фридриха), были значительно старше, поэтому особой близости у Карла с ними не было — ни в детстве, ни позже. Забегая вперед, скажем, что братья Мейерхольда занялись коммерцией — кто в Германии, кто в России, кто в Польше, — но особых успехов не добились; о судьбе их после революции мало что известно.

Родители были не просто несхожи нравами. Они были по всем статьям противоположны друг другу, но кротость матери, ее врожденная терпимость — да еще истовая вера в Бога — помогали ей сносить все обиды, что наносил ей отец семейства. Он был личностью по-своему интересной, хотя во многом довольно низменной. Хлебосол, выпивоха, щедрый на кутежи и показушные подачки, в семье он был прижимист, крут и без меры взыскателен. Он завел себе вторую семью (в которой родились еще двое детей), открыто жил с ней, тратил на нее немалые деньги. С годами его капризная властность все чаще переходила в сущее самодурство. В своей лютеранской общине, дружно осуждавшей его проступки, он слыл «паршивой овцой», часто удостаиваясь упреков скромного и тихого пастора. Тем не менее свою домоправительницу он подыскал именно в общине. Преданная Амалия Карловна безропотно дефилировала между обеими семьями, стараясь «всех согласить, все сгладить».

В жилах отца, уверяет драматург Александр Гладков, знавший эти подробности от самого Мейерхольда, текла смешанная кровь: мать его, бабушка нашего героя, была якобы француженкой. Насколько я понимаю, про французскую кровь Гладков слышал лишь одно мимолетное упоминание — притом непонятно, в каком контексте. Не поминал о ней и отец. Зная его пылкую германофилию, его любовь к Бисмарку и кайзеру Вильгельму, его нескрываемую неприязнь к Франции и французам, я сомневаюсь, чтобы он мог озвучить таковое признание. Но тут заботит другое. «Интеллигентные» юдофобы нередко уличали и уличают Мейерхольда в еврейском происхождении — это дает им как бы законное право обвинять его в оскорбительном непонимании истинно русского театра, его народных начал.