Мейерхольд: Драма красного Карабаса

Мейерхольд ушел из Художественного театра в момент, когда сам театр испытывал острый кризис. Его уход, как и уход других актеров, тоже был симптомом этого кризиса. Положением в театре были недовольны многие: и бунтари, и те, против кого они бунтовали. Даже сам Немирович-Данченко, всегда представлявший устойчивый центр театра, его главную ось, в одном из писем Станиславскому в том же 1902 году сделал такое признание: «Вот пять-шесть лет назад я мечтал о каком-то театре. Теперь есть Художественный. Он лучше всех театров, но он далеко не тот, о котором я мечтал, и именно теперь он даже меньше походит на тот театр, чем два года назад». Театр стал со всей очевидностью терять успех. Новизна его приелась. Ярких и цельных постановок почти не рождалось. Отдельные актерские успехи, конечно, имели место, но погоды они не делали.

Отчасти кризис усугубила добавочная перипетия. Главный финансовый патрон молодого театра, просвещенный фабрикант Савва Морозов задумал перестройку — и физическую, и административную. Театр должен был отныне существовать как паевое товарищество. Пайщиками становились не все актеры и даже не все основатели, а только небольшая группа. Тех, у кого не нашлось денег, чтобы внести пай, субсидировал Морозов (делая тем самым подконтрольными себе). Все дела в дальнейшем решались собранием пайщиков, в том числе и избрание дирекции. В числе пайщиков многих актеров не оказалось. Теперь они зависели только от скромного жалованья — точнее, от сборов. Чехов (сам ставший пайщиком) возмутился и отправил сердитое письмо Немировичу: «Почему в числе пайщиков нет Мейерхольда, Санина, Раевской?» Что ответил адресат, неизвестно, но ясно, что он вместе со Станиславским санкционировал исключение Мейерхольда из числа «полноправных» актеров.

Реорганизация театра не могла пройти гладко и безболезненно. М. П. Чехова известила брата: «В театре творится что-то неладное, масса недовольных по поводу перемен. Оля тебе, наверное, пишет об этом…» В этом же письме Мария Павловна осторожно выразила сочувствие своей подруге Лике Мизиновой, уволенной из театра в те дни: той самой знаменитой Лике, бывшей как бы прототипом Нины Заречной — чеховской «Чайки». Но Немирович был не сентиментален — живая «чайка» виделась ему бездарной актрисой (что было правдой) и потому была уволена одной из первых. Чехов постеснялся заступиться за нее, но решение дирекции публично осудил Александр Санин, влюбленный в Лику. Санин считался в труппе вторым по таланту режиссером после Станиславского. Он изо всех сил старался найти и оживить в Лике хоть крупицу таланта — всё было зря. К счастью, для многострадальной Лики новое испытание кончилось благополучно: вскоре она вышла замуж за Санина, и их брак оказался счастливым и долгим.

Кто-то из увольняемых — самых даровитых — согласился остаться на птичьих правах. Но Мейерхольд, глубоко оскорбленный своим устранением из числа пайщиков, решил уйти. Книппер написала Чехову, что несколько человек пытались уговорить его остаться. В прессе пронесся слух, что он уходит из корыстных соображений, и тут уже пути назад не было. Пришлось написать дирекции категорическое: «Яне остаюсь».

ПРОБА СИЛ

Бездомный долгий путь назначен мне судьбой…

Пускай другим он чужд. я не зову с собой —

Я странник и поэт, мечтатель и прохожий.

Любимое со мной. Минувшего не жаль.

А ты, что за плечом, — со мною тайно схожий, —

Несбыточной мечтой сильнее жги и жаль!

Максимилиан Волошин

Какие же надежды питал Мейерхольд на ближайшее будущее? Если не удастся попасть в сильный московский театр (например, к Коршу), надо ехать в провинцию и пробовать себя в антрепризе — или у тех, кто предлагал ему контракт ранее, или у другого авторитетного антрепренера (например, Медведева или Струйского). Иного выхода не было. В этом смысле трехлетнее пребывание в Художественном театре и какая-никакая, но все же заметная известность давали ему определенные надежды. Но тут появился другой коллега по театру, также вынужденный оставить родные пенаты — Александр Кошеверов. Красивый, статный, любимец гимназисток и «бальзаковских» дам, он был не из худших актеров, однако играл лишь третьи, редко вторые роли. Он был и физически, и творчески полная флегма, но располагал деньгами, на которые предложил начать самостоятельную антрепризную жизнь — не где-нибудь, а в Херсоне.