Механические птицы не поют (СИ)

— Прошу вас, патер Морн… — Уолтер прикрыл глаза. — Эта девушка — лучшее, что случалось в моей жизни. Мне плевать что там говорят Хранители Сна про кайзерстатских Пташек, уж простите — если ее доброта и преданность только мираж, то оставьте мне этот мираж. Можете считать ее моим Соловьем — в ней живет все, что я когда-то похоронил.

— Вы совсем не изменились, Уолтер. В вас по-прежнему живо то, что так пугало Джека.

— Вы не позволите ей? Не оставляйте меня жить с таким грузом, как ее глупое самопожертвование, — тихо попросил он.

Патер Морн молча вкатил кресло в лифт. Так же молча они доехали до нужного этажа.

Вокруг лифта располагалась площадка с десятком дверей. Темно-синие стены и двери — поздний вечер, один из верхних этажей. Уолтер вдруг подумал, что Эльстер почти рядом.

Прежде, чем открыть одну из дверей, патер Морн наконец заговорил.

— Уолтер, господин Унфелих рассказал мне о вашем положении… и предложил мне некоторые… условия, которые могли бы вас…

Он почувствовал, как только что успокоившийся страх протянул ядовитые щупальца по сердцу.

— Вы хотите ее выдать?!

— Нет… по крайней мере… то есть… Уолтер, мне так жаль, мой мальчик, так жаль…

— Доктор Харрис пришел лечить вашего Ливрика или меня? — тихо спросил он, чувствуя, как покалывает кончики пальцев на здоровой руке.

— Я не выдавал вашу подругу и не собираюсь этого делать! — горько воскликнул патер Морн. — Но послушайте… вы хорошо знаете историю своей семьи? Знаете о… помешательствах?

Уолтер кивнул, чувствуя, как щупальца проникают в сердце и разрывают его на части. Он оказался практически беспомощен, и все, что ему оставалось — надеяться, что Эльстер зря не верила клирикам.

— В таком случае вы заметили, что мужчины Говардов сходили с ума только если влюблялись?

Он молчал. Питер Говард повесился в Вудчестере через несколько лет после свадьбы, но ни о семнадцатилетнем Родерике, выступавшем в мюзик-холле, ни о Кларенсе, скончавшемся в Лестерхаусе, в хрониках не осталось четких сведений. А ведь юноша с пылкой любовью к сцене и Кларенс, о котором в семейной хронике сохранилась пренебрежительная характеристика «имел склонность к меланхолиям и стихосложению», вполне могли совершить несвойственный альбионским аристократам поступок и искренне кого-то полюбить.

— Но мой отец…

— Ваш отец не верил ни в какие проклятья и всегда считал наследственное безумие чушью. Однако, он всегда избегал привязанностей и воспитывал вас с Джеком так, чтобы вы… простите, Уолтер, сейчас не то время, но… подумайте, может быть расстаться с юной мисс, пока вы не погубили друг друга?

— По крайней мере не через ее казнь, — отрезал он.

Патер Морн развел руками: «сделал, что мог». Открыл дверь, ведущую в белоснежный коридор, остро пахнущий стерильностью и спиртом.

Уолтер закрыл глаза. Сейчас ему как никогда было необходимо самообладание.

В кабине он сам стянул черный балахон и, опираясь на доктора Харриса, лег на полукруглый стол.

Доктор Харрис — высокий мужчина в тяжелых очках с толстыми стеклами, с длинными зачесанными назад сизо-седыми волосами наверняка был совсем мальчишкой, когда учился у Рейне.

«Должен был видеть Иви, первую механическую «птицу»… интересно, были ли у нее золотые глаза», — отстраненно подумал Уолтер, все глубже погружаясь в теплую и густую отрешенность.

Он не слышал голоса доктора Харриса, металлического звона инструментов, не чувствовал укола в здоровую руку.

— Считайте от ста до одного, мистер Ливрик, — донеслась до него настойчивая просьба.

— Сто. Девяносто девять. Девяносто восемь… — начал Уолтер, не открывая глаза.

— Уолтер, зачем ты это делаешь? — раздался рядом голос Джека. Уолтер вздрогнул, но не ответил. Сознание медленно заволакивал туман. — Я пытался тебя спасти! Я хотел, чтобы ты был жив и счастлив, а вместо этого ты повторяешь мои ошибки! Откажись, пока не поздно, прошу тебя…

«Я калека, ты слышал доктора Севинжа. Рука двигаться не будет, даже если ее не отнимут сейчас», — про себя сказал он, надеясь, что брат услышит и отстанет.

— Семьдесят шесть… семьдесят пять…

— Найди другого врача, не слушай этого Севинжа! Клирикам плевать на тело, им вообще на все плевать!

— Шестьдесят восемь… шестьдесят семь…

— Уолтер! — в голосе Джека все отчетливее звенела паника.

Мир погас в один момент. Уолтеру показалось, что он соскользнул с края пропасти и после нескольких секунд полета упал в теплую черную воду, без остатка заполнившую сознание.

И голос Джека затих.

…

Уолтер пришел в себя от резкого запаха крови и визга бормашины. Несколько секунд потребовалось, чтобы понять, что он не чувствует боли. Он инстинктивно попытался пошевелить левой рукой, но ничего не вышло.

Сначала ему показалось, что весь ужас, испытанный в этот момент, сжат в маленькой ледяной точке в груди — словно кто-то вбил гвоздь. Но через пару мгновений, когда разум осознал то, что первым поняло тело, точка взорвалась, захлестнув ужасом, как морской водой. Уолтер попытался дернуться — и не смог.

Наркоз продолжал действовать. Он не чувствовал боли, не мог двигаться, но сознание вернулось и с каждой секундой становилось все четче.