Механический бог

Я начал удивляться самому факту своего существования и своего мышления. Я не постигал, как думаю и как говорю. У меня не могло быть времени на планирование того, как я буду проявляться здесь и сейчас. Все происходило по чьей-то необъяснимой воле. Божественный кукловод, управляя происходящим, сам оставался в недосягаемости. Но я не чувствовал необходимости понимать, как все устроено. «Мои действия – это движение реальности. Она проявляется здесь и сейчас через множество форм, одной из которых являюсь я».

Подобравшись к горизонту происходящего на гребне песочного бархана, я сделал последний рывок, и заглянул по ту сторону… Там, в этой невозможной запредельности за краем мира, тысячи завороженных временем течений плыли через вечность – мириады затерянных и забытых в бесконечности потоков. В каждом из них возникали и растворялись миры, страны, города, судьбы – без смысла и цели. Никто никогда их не видел и больше не увидит. Все великие достижения и падения теряли значение, обращаясь в золотистый прах. Для создателя в этой вечности все было равноценным. Одни формы обращались в другие – все двигалось, менялось, рождалось и вновь обращалось в шафрановый пепел в этой безбрежной пустыне бытия. И я знал, что здесь так было всегда. Такова природа существования. Все приходит, чтобы уйти. Смерть приводит к рождению. И так без конца. Осознавать все это, оставаясь чувствующим существом, было невыносимо. И меня накрыла нечеловеческая отрешенность.

Я вспомнил, что оттенки этого состояния ко мне приходили и раньше. Все это уже было – и эта пустыня, и этот бархан. Я увидел образ человека, зовущего меня в путь – за собой. Но тогда я не был способен пройти за ним до конца. Я был слишком тяжел для этого песка. Это было очень давно – в какой-то другой жизни. А сейчас я прошел, я здесь – один. На глаза наворачивались слезы необъяснимой мистической ностальгии. Оттенки любых человеческих переживаний казались невыносимо глубокими, словно грани кристалла вечности. И тогда я перестал держаться, и отдал себя песне этой живой пустыни. Сознание потеряло связь с плотной формой, и тут же было подхвачено потоком неисчислимых голосов, который понес его за собой в свободном беспрепятственном течении. Я понял, что скрывалось за каменной стеной белого шума. Меня словно вывернуло наизнанку, и внимание начало растворяться в потоке бесчисленных течений. Это – свобода абсолютной спонтанности, без выбора и без ограничений.

Казалось, меня несло в этом пространстве звука целую вечность. Затем я увидел в нем рябь, через которую стали прорываться очертания знакомых форм. Какой-то человек с почти родным лицом протянул ко мне руку, и легонько шлепнул меня по щеке. Это был Вальтер.

Глоток воздуха.

– Не может быть! – изумленно прошептал врач, глядя на дисплей своего прибора.

– Чего не может быть?

– Все, э-э-э, все в порядке! Все привиты. Мне пора!

– Вы знаете, кто его отец? Если вы ввели Тэо дозу вируса, превышающую иммунную норму…

– Я знаю, кто его отец, – перебил врач со злой улыбкой. – Вас всех привили идентичным кодом, – он поднял свой прибор. – Техника не ошибается, – сказав это, он выбежал из комнаты.

«Наставник назвал меня по имени, – первое, о чем я равнодушно подумал».

– Парень! – он смотрел мне в глаза. – Как ты?

Я ошарашенно оглядывался по сторонам. Мой ум стремительно собирался в кучку. Над макушкой, словно зажженная лампочка сияло сознание, пробившееся за пределы моей твердой головы.

– Тэо, – обратился ко мне Макс. – Я видел, как этот мозгоеб ставил тебе прививку. Какой-то он был перепуганный. Ты в порядке?

Реальность почти мгновенно стянулась до привычного мира, и ум начал с безумной скоростью складывать смыслы.

– Может… оскорбился на правду про свою компанию? – вдруг рефлекторно собрал я набор знакомых слов.

– Наверное, – удивленно кивнул Макс. – Правда позорит покрепче поклепа.

– Да ты, я смотрю в полном порядке, – неуверенно сказал Вальтер.

– Ему к врачу надо, – беспокоилась Анна.

– Врач только что убежал, – заметил Давид.

– А что со мной было? – спросил я. – Где… где я был?

– Вот и расскажи, где ты был, – предложил наставник.

– Ты с полминуты не реагировал, – сообщал Макс. – Отрубился что ли?

«Всего тридцать секунд?!».

Привычный мир проворно занял свое почетное место единственной и окончательной реальности. И я уже начинал сомневаться, что видение пустыни было не только реалистичной фантазией. Так уж получается, реальным кажется (но не является) то, что продолжительно, то, к чему привыкаешь – чем бы оно ни было. К тому же, как я помнил, даже в осознанных сновидениях всегда присутствует ощущение, что это – и есть реальность, не говоря уже про обычные сны, где всякий бред принимаешь за чистую монету. Но этот «сон» все же был особенным. Мне хотелось верить, что видение пустыни имеет свое судьбоносное значение. «Возможно – это какой-то важный урок, думал я».

– Ты это… с отцом своим обсуди. Он же сечет в этих делах, – предложил Макс.

– Ладно, – сказал я неискренне.