Механическое чудо

Его аналитическое мышление подсказывало, что, когда их найдут, то посчитают Дьюка отключенным. Диану же в первую очередь сочтут самоубийцей и рьяно бросятся на опрос друзей в поисках мотива. Интересно, что подумает Стивен? Ни у кого не возникнет мысли, что яд подмешан роботом. Это было невозможным. И лишь последующая деконструкция его механического тела прольёт совершенно новый свет на произошедшее. Он войдёт в историю как первый киборг. Киборг-убийца. И имя Дианы навеки сохраниться рядом с его — единственная близость, которую им подарила судьба.

Последнее слово Дьюка было произнесено сладко-горьким шепотом со смесью из нежности и змеиного шипения:

— Диана…

Два небьющихся сердца, два неподвижных взгляда, два холодных тела. Наконец вместе. Навсегда. Ей ведь хотелось чего-то настоящего? Смерть была реальной.

Снаружи протекала своим чередом ночная жизнь большого города. Ещё не подозревая о тихой драме за рядом тёмных окон. Бесшумно рассекали воздух флайеры, светящиеся сообщения парили в пространстве между солидными небоскрёбами. Неутомимые роботы продолжали работать в магазинах, больницах, бюро и фабриках. И, конечно, город заполняли люди. Те же самые, что и тысячи лет ранее — живые, любящие и ненавидящие, мечтающие и разочаровывающиеся. Планирующие будущее будущего. Несущие в себе идеи и видения. И прячущие в самом глубоком уголке своей душе извечную человеческую усталость.

Евгений Шиков, Виталий Грудцов. Модель ’39

1.

— Ты меня бросаешь.

Не отрывая глаз от экрана, Бобби Ло сделал последнюю затяжку, затушил «Райзинг Сан» о подлокотник сиденья и щелчком отправил сигарету в пустой кинозал.

— Уже целый сезон сменился, — выдохнув дым, сказал он. — Сезон, Айша. А мы с тобой сидим и смотрим Катаржинского. Одни. В простом кинотеатре.

— И ты меня бросаешь, — повторила Айша. — Из-за Катаржинского.

— Из-за всего. Из-за платьев до середины бедра. Из-за твоей манеры произносить букву «О». Из-за того, что до сих пор куришь «Шинигами».

— И из-за Катаржинского.

— Да оглядись же! — Бобби Ло повернулся к ней, ткнул рукой в сторону экрана, в ряды пустующих кресел. — Всем давно плевать на Катаржинского, даже ему самому на себя плевать. Неужели ты даже не видишь, что это его худший фильм? На самом деле, по-настоящему не видишь?

Айша посмотрела ему в глаза. И поняла: это конец.

Автоматически, подчиняясь лишь собственным рефлексам, она прибегла к запрещённому приёму. Одинокая слеза скатилась по её правой щеке, как по ледяной горке, и остановилась точно, где следовало: между уголком губ и крошечной родинкой под ними. На миг промелькнула безумная надежда: сейчас Бобби Ло улыбнётся, вытрет слезу тыльной стороной ладони и поцелует её, и всё снова будет, как раньше, всё будет хорошо…

Но Бобби Ло только покачал головой.

— Видишь, Айша? Это больше не работает, только не со мной. В этом-то всё и дело. Ты просто больше не знаешь, как надо.

Он встал с места, отточенным движением оправил рубашку и направился к выходу. Айша не стала смотреть ему вслед, и когда хлопнула дверь кинозала, она даже не заметила.

На экране всё ещё разворачивался «Танцующий в аду». Он был претенциозен, затянут, и снят в пошлой сепии — и как бы Айша ни убеждала себя в обратном, фильм ей нравился. Худший фильм Катаржинского — и он ей действительно нравился.

Айша закусила губу, чтобы не разрыдаться. Но когда одинокая слеза над её родинкой, наконец, высохла, Айша заплакала по-настоящему.

2

— Как думаешь, что там? — Ай-Тэкс ’35-старший запустил руку в картонную коробку, на боку которой чёрным маркером было выведено «СИГАРЕТЫ».

— Думаю, «Шинигами», — предположил Ай-Тэкс ’35-младший, как будто бы не знал этого с абсолютной точностью.

— «Шинихерами», — сказал Старший, и кинул ему запечатанную пачку сигарет, которую Младший с лёгкостью поймал. Оба они заржали.

— Каждый раз, — покачал головой Сатоси ’37. — Каждое утро вы начинаете про «Шинихерами». Хоть бы шутки через день меняли, что ли.

— А ты, сосунок, хоть бы жаловался через день, — огрызнулся Младший. — Может, тогда что-то бы и поменялось. У всех нас.

«Что правда, то правда», — в очередной раз подумал НоваТек ’39, получая свою пачку сигарет от Старшего. Он сорвал с неё защитную плёнку, достал одну сигарету и подкурил её, готовясь к очередному дню, похожему на все остальные.

Как всегда, они курили в подсобке — все модели, кроме тех, чья очередь была стоять на витрине и служить живой рекламой. Иногда Мать-Настоятельница забирала кого-то из них для помощи в магазине — перетащить тяжёлую коробку, поменять лампочку, вымыть полы, — но они неизменно возвращались, чтобы вновь стоять, курить давно вышедшие из моды и потому дешёвые сигареты (последние пару месяцев это были «Шинигами»), и ждать покупки.

Или — утилизации.

— Эй, старичок! — как всегда, Младший толкнул локтём Сатоси ’33, стоявшего у стены, точно приклеенный. — Сколько там осталось до конца распродажи?

— Три дня, — ответил Сатоси ’33. В последнее время он выглядел крайне плохо.

— Три дня, — повторил Младший. — А потом — утилизация, да?