Механическое пианино

– Уйдем от этого пьяницы, – сказал доктор Роузберри. Гаррисон грохнул кулаком по столу.

– Выслушайте меня! – Он обращался только к Баку, загораживая ему выход. – Достопочтенный доктор Роузберри представляет здесь один путь, а я – второй. Я – это ты, если ты будешь продолжать свои занятия и протянешь еще пять лет.

Глаза его были полузакрыты, он был пьян до того, что, казалось, готов был вот-вот разразиться слезами, настолько сильно в нем взыграло стремление относиться ко всем с любовью и заботой.

– Если ты хороший человек и при этом думающий, – сказал он, – отбитые на стадионе почки не причинят тебе такой боли, как жизнь инженера и управляющего. При такой жизни, уж можешь мне поверить, люди думающие и чувствующие, готовые признать за другими право на странности, умирают тысячами смертей.

Доктор Роузберри откинулся на спинку скамьи, скрестив руки на своем плоском и мускулистом животе. Разговор ему начинал все больше и больше нравиться. Он понимал, что, найми он профессионального актера для обработки Бака, тот бы содрал с него баснословную сумму за такую сценку, которую сейчас совершенно бесплатно разыгрывает доктор Гаррисон.

– Что вы хотите сказать? – спросил он в надежде на дальнейшие откровения.

– Лучший человек из всех, кого я видел на Лужке.

– На Лужке? – благоговейно переспросил Бак.

– Да, на Лужке, – сказал Гаррисон, – где люди, идущие во главе процессии цивилизации, демонстрируют на личном примере, что их умственные способности остались на уровне десятилетнего возраста и что они к тому же не имеют ни малейшего понятия о том, что творят с миром.

– Они распахивают двери перед процессией! – горячо возразил Бак, шокированный этим разговором, так явно отдающим саботажем, пытаясь подыскать наиболее веские аргументы, подобающие хорошему гражданину. Эту звучную фразу он услышал на вводной лекции, когда вновь поступающих знакомили с программой обучения, лекции, на которой наиболее запомнившимся ему докладчиком был доктор Кронер.

– Они захлопывают дверь перед любым и каждым, – сказал Гаррисон. – Вот что они делают.

– Говорите немного потише, – предупредил доктор Роузберри.

– А мне все равно, – отрезал Гаррисон, – особенно после того, что они сделали с единственным взрослым человеком в этом сборище недорослей. Они выставили Протеуса, вот что они сделали!

– Да Протеус умер много лет назад, – сказал Бак, уверенный, что теперь-то ему удалось поймать Гаррисона на лжи.

– Это его сын, его сын Пол, – сказал Гаррисон. – Так вот что я тебе скажу, мой мальчик, – иди и получай свои деньги на стадионе, и пусть будут синяки, боль и кровь. В этом есть и честь и слава – пусть небольшая на худой конец, – но ты никогда не возненавидишь самого себя. И уж во всяком случае, держись подальше от этих первых рядов процессии, где ты тут же заработаешь по шее, если только вообще не свернешь ее себе на всех взлетах и падениях, ожидающих тебя, когда ты будешь возглавлять целый выводок фабрик. – Он попытался подняться, но с первого раза ему это не удалось, и он сделал вторую попытку. – Короче, желаю счастливого пути.

– Куда же вы? – сказал доктор Роузберри. – Посидите с нами.

– Куда? Прежде всего отключить ту часть Заводов Итака, за которую я отвечаю, а затем на какой-нибудь остров или в какую-нибудь хижину в северных лесах, в лачугу в Эверглейдс.

– И что там делать? – спросил Бак, пораженный.

– Что делать? – переспросил Гаррисон. – Делать? Вот в этом-то и вся суть, мой мальчик. Все двери закрыты. Делать нечего, кроме как пытаться подыскать себе тихую гавань, без машин и без автоматов.

– А что вы имеете против машин? – сказал Бак.

– Они рабы.

– Ну, так в чем же дело? – сказал Бак. – Я хочу сказать, машины ведь не люди. Они прекрасно могут работать.

– Конечно, могут. Но ведь они к тому же еще и соревнуются в этом с людьми.

– Да ведь это же очень здорово, учитывая, что они избавляют людей от многих неприятных работ.

– Каждый, кто вступает в соревнование с рабом, сам раб, – тихо сказал Гаррисон и вышел.

Брюнет в студенческой форме, выглядящий, однако, значительно старше, отодвинул свой нетронутый бенедиктин и адскую воду на стойке бара.

Он внимательно пригляделся к лицам Роузберри и Юнга, как бы стараясь запомнить их, а затем вслед за Гаррисоном покинул ресторан.

– Давай выйдем в вестибюль, там мы сможем поговорить спокойно, – сказал Роузберри, когда снова начался цикл песенок.

«Бодрей, бодрей, мы снова здесь…» – завели молодые голоса, и Юнг с Роузберри двинулись по направлению к вестибюлю.

– Ну, – сказал доктор Роузберри.

– Я…

– Доктор Роузберри, если я не ошибаюсь?

Доктор Роузберри поглядел на помешавшего им человека с усами песочного цвета, в сиреневой рубашке, с бутоньеркой такого же цвета и в ярком жилете, контрастирующем с темным костюмом.

– Да.

– Моя фамилия Холъярд Э. Ю., я из госдепартамента. А вот эти джентльмены – шах Братпура и его переводчик Хашдрахр Миазма. Мы как раз собирались направиться в дом директора университета, но тут я заметил вас.

– Я в восторге, – сказал доктор Роузберри.

– Брахоус брахоуна, боуна саки, – сказал шах, чуть заметно поклонившись.