Механическое пианино

– Ах, с ними. А что они задумали, Эд? – сонно спросил Пол. Он лежал на матрасе, это ему было ясно, в каком-то помещении с таким плотным и влажным воздухом, точно на него сверху давила какая-то масса. – Так что же они думают, Эд?

– Что мир должен быть возвращен людям.

– Это уж во всяком случае, – сказал Пол, сделав попытку кивнуть. Только мускулы его очень вяло подчинялись нервам, а его воля, в свою очередь, была очень вялой и недейственной. – Люди должны заполучить его обратно.

– И ты нам в этом поможешь.

– Угу, – пробормотал Пол. Он ко всему сейчас относился с исключительной терпимостью, под влиянием наркоза он был преисполнен восхищения и доброжелательного отношения ко всем людям, имеющим убеждения, людям с воинственным духом. Совершенно очевидно, что никаких немедленных действий от него и не ожидали. И Финнерти снова начал расплываться. Пол снова продолжал свой танец в здании 58, бог знает зачем, не вполне уверенный в том, что где-то здесь есть зрители, способные оценить по достоинству его выступление.

– Что ты думаешь? – донеслись до него слова Финнерти.

– Он отлично справится, – услышал Пол и распознал голос Лэшера.

– Что такое Заколдованная Рубашка? – выговорил Пол непослушными губами.

– К исходу девятнадцатого столетия, – сказал Лэшер, – новое религиозное течение широко распространилось среди индейцев, населявших эту страну, док.

– Колдовские танцы, помнишь, Пол?

– Белые люди нарушали свои обещания одно за другим, они перебили большую часть дичи, отобрали большую часть земель у индейцев и каждый раз жестоко разбивали их в бою, когда те пытались оказать какое-либо сопротивление, – сказал Лэшер.

– Бедные индейчики, – пробормотал Пол.

– Это очень серьезно, – сказал Финнерти. – Слушай внимательно, что тебе говорят.

– Без земли, без дичи, без возможности защитить себя, – сказал Лэшер, – индейцы вдруг обнаружили, что все то, из-за чего они гордились собой, все то, что наполняло их сознанием собственной значимости, все то, в чем они находили оправдание своего собственного существования, – все это либо ускользало, либо уже ускользнуло у них из рук. Великим охотникам не на что было охотиться. Великие воины не возвращались к своим очагам после атаки на оснащенные многозарядными винтовками позиции. Великим вождям некуда было вести свой народ, разве что на верную смерть или в глушь лесов и пустынь. Великие религиозные вожди уже не брались более утверждать, что старая религия приведет их к победе и изобилию.

Пол, очень впечатлительный под действием наркотика, был глубоко опечален несчастьями, выпавшими на долю краснокожих.

– Господи!

– Для индейцев мир изменился самым радикальным образом, – сказал Лэшер. – Он стал теперь миром белых людей, и места в этом мире белых индейцам не было. В этом измененном мире невозможно было сохранить значение старых индейских ценностей. Единственное, что оставалось им, – это превратиться в белых людей второго сорта, иначе говоря – в слуг белых людей.

– Либо дать последний бой, отстаивая весь свой старый уклад, – мрачно вставил Финнерти.

– И религиозное течение колдовских танцев, – сказал Лэшер, – как раз и было этой последней, отчаянной попыткой защитить старый уклад. Появились мессии, которые всегда готовы появиться, и стали прославлять новые магические средства, которые могли бы вернуть дичь, старый уклад, старые основы бытия. Появились новые ритуалы и новые песни, которые призваны были изгнать белых людей магическими заклинаниями. А некоторые из наиболее воинственных племен, сохранивших еще немного сил для борьбы, придали этому общему течению свое собственное направление – Движение Заколдованных Рубашек.

– Ого, – сказал Пол.

– В последнюю схватку они решили ринуться верхом, – сказал Лэшер, – в заколдованных рубашках, сквозь которые не смогут пройти пули белых людей.

– Люк! Эй, Люк! – крикнул вдруг Финнерти. – Прекрати-ка на минутку гримасничать и зайди сюда.

Пол услышал шаги, шлепающие по влажному полу. Он открыл глаза и увидел Люка Люббока, который стоял у его постели в белой рубашке, имитирующей рубашку из бизоньей шкуры, украшенной стилизованными изображениями птиц и бизонов, вышитых тонкой проволокой в яркой изоляции. Черты его лица отражали трагический стоицизм лишенного всего на свете краснокожего.

– Уг, – по-индейски приветствовал его Пол.

– Уг, – сказал Люк, не раздумывая ни минуты, с головой уйдя в свою новую роль.

– Это совсем не шутки, Пол, – заметил Финнерти.

– Для него все на свете шутки, пока не прошло действие наркоза, – пояснил Лэшер.

– Следовательно, Люк полагает, что теперь он неуязвим для пуль? – спросил Пол.

– Это только ради символики, – сказал Финнерти. – Неужели ты до сих пор этого не понял?

– Я так и полагал, – пробормотал Пол сонно. – Конечно. Можешь быть уверен. Я так полагаю.

– А что же это за символика, по-твоему? – спросил Финнерти.

– Люк Люббок хочет получить обратно своих бизонов.

– Пол, да приди же наконец в себя, стряхни с себя все это! – сказал Финнерти.

– Ладно, осел.