Механика небесной и земной любви

В ярком электрическом свете вся сцена выглядела жуткой до нереальности и наводила на мысль о грабеже или об обыске, учиненном тайной полицией. Харриет достала из ящика еще пачку карточек, быстро просмотрела их и бросила на пол.

– Что ты ищешь?

– Адрес Магнуса.

– Магнуса? Магнуса Боулза?

– Да.

– Но… почему?..

– Я хочу встретиться с ним, – сказала Харриет. – Магнус знает про нас с Блейзом все, с самого начала, Блейз тогда сразу ему рассказал – может быть, даже то, чего мне никогда не говорил. Я чувствую, я уверена, что Магнус человек мудрый, хороший, святой в каком-то смысле, – я давно это поняла. Правда, Блейз, когда рассказывал о нем, все время пытался его принизить – но он всех всегда старается принизить. Он просто не способен разглядеть в человеке величие души. Я должна поговорить с Магнусом, должна, я знаю, что он мне поможет. Блейз говорил, я единственная женщина, которая существует для Магнуса. Значит, я нужна ему. А раз я ему нужна, то и он мне нужен. И он… он последний…

Голос ее дрогнул, она отвернулась к шкафу и выдвинула следующий ящик.

– Послушай… – пробормотал Монти.

– Блейз, конечно, много чего забрал, но его старая картотека с адресами вся здесь. Тут его старые бумаги, за все годы, – и на каждого, на каждого пациента своя папка. Кроме Магнуса. А у тебя, случайно, нет? Хотя… откуда у тебя его адрес.

– Харриет, – сказал Монти. – Так ты не знаешь… про Магнуса.

– Чего я не знаю?

Обернувшись, она смотрела на него почти гневно.

– Магнус умер… недавно, – сказал Монти. – Покончил с собой. Выпил снотворное. Его больше нет.

Харриет медленно опустилась на стул и машинально отодвинула наваленные на столе бумаги вбок, словно ей понадобилась для чего-то середина стола. Она сидела, ничего не говоря, уставясь невидящим взглядом в пыльную кожаную исцарапанную столешницу.

– Мне очень жаль.

Монти действительно смотрел на нее с жалостью, но и с каким-то странным возбуждением. Он подбирал в уме подходящие слова, ожидая, когда она заговорит или заплачет, но Харриет не сделала ни того ни другого. Она сидела перед ним, скорбная и оглушенная, как преступница, которой только что зачитали приговор.

– Харриет, – сказал Монти. – Пожалуйста, прости меня за то, что я наговорил тебе тогда, перед Эдгаром. Это было глупо, ненужно и… трусость с моей стороны. Мне показалось, что так будет лучше для тебя. Хотел предостеречь тебя, чтобы ты не слишком полагалась на меня, на таких, как я, – пижонство своего рода. Но я все же питаю к тебе самые теплые чувства и очень хочу помочь – поверь, действительно хочу.

Харриет повернула к нему чужое, приговоренное лицо.

– Спасибо, но твоя помощь мне не понадобится… как и твои извинения. Я даже благодарна тебе за то, что ты высказался так… определенно. Постараюсь устроить свою жизнь как-то иначе. Завтра мы с мальчиками возвращаемся в Худ-хаус. Извини, что причинили тебе столько неудобств. Спокойной ночи.

– Уже утро.

Монти отдернул штору. За окном светило солнце, в саду на все голоса распевали птицы.

Харриет не ответила. Отвернувшись к столу, она что-то бормотала про себя. Монти уловил слово «конец».

– Я знаю, что ты сердишься, – сказал он. – И ты имеешь на это право. Но все же я прошу тебя: оставайся в Локеттсе – и не думай обо мне плохо. Возможно, ты мне все-таки нужна…

– Я не сержусь, – тихо, одними губами проговорила Харриет. – Если ты думаешь, что я сержусь, то ты ничего не понял. Хотя это не важно.

– Хорошо. Пусть пока мы с тобой не можем друг друга понять. Я сейчас уйду. Но помни, пожалуйста, что ты нужна мне – помни об этом потом, – несмотря на все глупости, что я тебе наговорил. Спокойной… спокойного дня.